Со временем мы заметили, что эти приглашения отягощались некоторыми обстоятельствами, а именно проявлением зависти у тех сотрудников, которых патологи не возвышали до своего уровня. Мы никогда не стремились разговаривать на «служебные» темы в нерабочее время, что, бесспорно, поставило бы в невыгодное положение наших отсутствующих коллег. Тем не менее появилось ощущение, что нам стоит поменьше участвовать в жизни врачей. Разумеется, приняв это контрпродуктивное решение, мы потакали недоброжелателям. Мы выстраивали близкие отношения с патологами много месяцев, а в случае с Дереком много лет, и это общение помогало нам на время отстраняться от материалов и документов, связанных только со смертью и убийствами. Хотя в нашем отделении вопрос служебного положения никогда не стоял остро, все равно в эти минуты мы чувствовали особое единение, потому что система рангов на время отходила на второй план.
Наше отделение находилось на Темзе, на южном берегу в районе Саутуарк, и обслуживало не только ближайшую область (сам Саутуарк), но и другие районы — Эссекс на севере и Суррей на юго-западе. К отделению также относился Оксфорд и вся Долина Темзы. Территория получилась огромной, поэтому вызовы патологов на места обнаружения трупов при подозрительных обстоятельствах были у нас обычным делом. В месяц к нам поступало примерно по шесть вызовов, но бывало и больше. Четыре года спустя мы объединились с больницей Святого Фомы, и, когда доктор Иэн Уэст встал во главе нашего отделения (и переехал в наши помещения), он «прихватил» с собой и свой район обслуживания. Так к нам добавились Вестминстер, Сохо и Сассекс.
Самыми неотложными событиями были для нас вызовы патологов. Все было направлено на поиски свободного специалиста, который выезжал из отделения уже через несколько минут. Разумеется, до его появления место преступления необходимо было сохранить в нетронутом виде, чтобы врач смог провести важнейшие наблюдения и определить время смерти. Вызовы могли поступать в любое время дня и ночи. Довольно часто случалось, что посреди ночи за несколько миль от дома патологи, невзирая на недосып, уже приступали к работе, описывая от десятка до сотни ранений в мельчайших подробностях.
Впервые я увидела труп, что удивительно, не в больнице Гая. Это случилось за полтора года до ухода из больницы Святого Варфоломея. Врач-консультант направил меня в патологическое отделение, в котором я еще ни разу не бывала, для получения необходимых материалов. Я отправилась в долгий поход, завершившийся в безмятежном и красивом сквере напротив дверей самого дальнего крыла здания. Там до моих ушей долетели стук и скрежет, доносящиеся из коридора. Эти звуки мне пока не были знакомы, хотя в последующие годы они стали привычными: там работала механическая — возможно, ленточная — пила и тяжело опускался молоток. Но тогда мне показалось, что где-то идет ремонт и у рабочих можно спросить дорогу.
В конце коридора меня встретили широко раскрытые двойные двери. Я вежливо постучала, но никто не откликнулся, и тогда я наклонилась вперед, рассчитывая поймать чей-нибудь взгляд. Тем временем механические звуки не затихали.
То, что предстало перед моими глазами, уже никогда не изгладится из памяти. Нагнувшись, я увидела бледные ноги человека, распростертого на жестком столе из нержавеющей стали. Физически ощутив ужас, я поняла, что пришла в морг. Я удивилась, что двери в него были открыты любому желающему. Уйти? Но тогда я не смогу справиться со своим заданием, и позже мне все равно придется идти за образцами. У меня было слишком много работы, чтобы позволить себе еще одну прогулку, поэтому я набралась храбрости и решила довести дело до конца, позвав кого-нибудь из комнаты.
Я снова наклонилась, и мой взгляд от бледных ног скользнул выше к животу, грудной клетке и до конца грудины. Я чувствовала себя виноватой, что рассматриваю тело без спроса — обычно двери морга закрыты для всех, кроме работающих там людей, — и у меня бешено забилось сердце. Я не могла справиться с ощущением, что смотрю на нечто недозволенное, но решительно настроилась добиться своего. Собрав волю в кулак, я переступила порог и стала ждать, что меня заметит человек с механическим устройством и прервет свое занятие.
Я снова скосила глаза на бледный труп, и на этот раз мой взгляд упал на голову. Наконец я смогла рассмотреть всю картину… и буквально подпрыгнула от ужаса. Сердце глухими ударами колотилось о ребра, и я только и могла, что постоянно повторять про себя: «У человека нет лица!»
Это было почти правдой. Очевидно, я слышала звук электропилы, которой патологоанатом отрезал верхнюю часть черепа, чтобы обеспечить доступ к мозгу. Голова была наклонена вперед, подбородком к груди, и подпиралась деревянным бруском, а мозг уже был вынут. Сильнее всего мой взгляд привлекла волосистая часть кожи головы, которая была вывернута и опускалась на лицо. Моим глазам предстала красная внутренняя часть кожи черепа, под которой угадывался только выступающий на лице нос. Труп на самом деле оказался без лица.
Зрелище было чудовищным, но хуже всего был острый угол, под которым кожа безжизненно свисала со лба примерно на уровне глаз. То есть я видела безликую, обрезанную голову в половину меньше нормального размера. Ее вид меня ошеломил, и я на несколько секунд оказалась во власти ужаса, пытаясь осмыслить эту противоестественную аномалию. Я совсем недавно посмотрела страшный фильм «Кома» (Coma, 1978) — футуристический медицинский триллер, который полностью оправдывал распространенные в обществе страхи, связанные с больницами, моргами и трупами. В панике я поняла, что очутилась лицом к лицу с моим — и писателя Робина Кука — страхом о том, что творится за дверями моргов.
Резкое движение в дверях наконец дало понять одному из двух сотрудников морга, что у них появился гость и свидетель их манипуляций. Мужчина в белом халате безучастно представился и, как мне показалось, посмотрел на меня с легким самодовольством. Каким-то чудом я смогла выдавить из себя связное предложение, и он быстро поднялся в офис и вернулся с материалом, за которым я пришла.
Знакомство с моргом далось мне очень непросто, и меня еще некоторое время била крупная дрожь. Это мог оказаться первый и последний раз, когда я решилась иметь дело с подобными учреждениями. Но, видимо, у судьбы были на этот счет другие планы.
Второй раз я очутилась в морге примерно через два месяца после начала работы в больнице Гая. К нам на творческий отпуск прибыл австралийский коллега, патолог из Мельбурна. Именно доктор — ныне профессор — Стефен Корднер разжег во мне жажду знаний и зародил восхищение судебной медициной. Благодаря ему я утвердилась в своем желании стать личным ассистентом врача на выездах.
Чтобы не пользоваться диктофоном, он пригласил меня пойти в морг вместе с ним и вести за ним записи напрямую. Мне тоже больше нравилось записывать стенографией, но я начала отказываться из-за пережитого в больнице Святого Варфоломея. Но Стефен настаивал, и около двух часов дня мы с ним отправились в другой корпус нашей больницы. По дороге он болтал со мной о жизни, по-видимому, стараясь заглушить все недобрые предчувствия об ожидающей нас работе.
Одно дело — увидеть труп с частично срезанной головой, но совершенно другое — оказаться в морге, где их множество. И именно туда мы направлялись. Мысли о побеге, безусловно, меня посетили не раз, когда мы тихо вошли в низенькое, безобидно выглядящее здание, расположенное вблизи оживленной транспортной магистрали. Оно ничем не выдавало своего истинного назначения.
