Под деревянным столом находились вместительные белые эмалированные баки с представляющими особый интерес объектами, которые хранились там неопределенно долгий срок. В одном из них лежала огромная доброкачественная опухоль яичников невероятного размера — 60 на 40 см. Очевидно, до операции ее владелица вынуждена была при ходьбе катить перед собой тележку. В другом баке хранилась матка с разнояйцевыми близнецами. Этот экземпляр был крайне полезен для студентов-медиков, обучающихся на врачей скорой помощи, которые иначе и не узнали бы, что у разнояйцевых близнецов две разные плаценты, а не одна общая.
Слева от пола до потолка тянулись полки, уставленные материалами, ожидающими заливки. На подоконнике прямо над мойкой стояли два внушительных 50-литровых аспиратора, представляющих собой огромные банки. Из них мы набирали консервант, по мере необходимости подставляя под кран банки с образцами.
Справа под светом люминесцентной лампы стоял длинный лабораторный стол для заливки материала. Дневной свет проникал сюда только из нескольких высоко расположенных квадратных окон — помещение находилось в полуподвале, так что здесь всегда не хватало освещения. Большую часть дня я исполнял там обязанности младшего техника бок о бок с коллегами, занятыми схожей работой: обрабатывал материалы, учился правильно фотографировать образцы, помещал их в плексигласовые банки для музейной экспозиции. Я не помню, чтобы шкафы и рабочие поверхности хоть раз не ломились под тяжестью незаконченных экспонатов. Отсюда можно заключить, что работы у нас хватало.
К галерее второго этажа примыкала моя любимая комната, где утром или после обеда мы устраивали себе перерыв на чай. Когда-то там располагалась учебная операционная, и ее интерьер удалось сохранить в первозданном виде. Каждый раз, входя туда, я чувствовал, что попадаю в прошлое столетие. Я представлял студентов-медиков, которые заглядывают в овальный проем площадью почти три квадратных метра, чтобы внимательно следить за демонстрационной работой квалифицированного специалиста. Возможно, наблюдая сверху за «мастер-классом», они наклонялись вперед, прижимаясь к декоративным кованым перилам и надеясь, что никто не потеряет сознание и не провалится в проем.
За чашкой чая или кофе я, как завороженный, исследовал эту комнату и делал небольшие открытия. Там все дышало стариной. Мне удавалось раскапывать старинные образцы, которые по каким-то причинам никогда не выставляли. Мне попадались удачные находки вроде набора антикварных стеклянных банок с толстыми донышками разного объема. Крышки этих овальных сосудов запечатывали дегтем и затем переносили в выставочный зал. Еще я отыскал старинное проекционное оборудование, несколько старомодных рам для картин, другие модели Джозефа Тауна, которым так и не придали достаточно законченный вид, чтобы выставить их в нижнем зале… В сущности, это была ветхая, затхлая сокровищница, которая меня очень занимала. Оказавшись в ней, ты сразу чувствовал, что перемещаешься в том же пространстве, прикасаешься к тем же вещам, вдыхаешь тот же воздух и выполняешь те же обязанности, что и твои предшественники сто лет назад. Стоя там в возрасте 15 лет, я остро ощущал связь не только с Музеем Гордона, но и со всей больницей Гая.
Глава 3. Анатомия убийства
Жуткая атмосфера музея затягивала меня, и зал, посвященный судебной медицине, очень скоро стал моим любимым. Я ни во что не ставил тех, кому леденящая кровь тема убийств не казалась увлекательной: как можно предпочесть стандартные анатомические образцы стеклянным шкафчикам с коллекцией предметов, доказывающих факт умышленного преступления, которые были собраны с мест самых громких убийств в истории Британии? Для меня выбор был очевиден.
В этой секции музея выставлялось оружие и части тел, взятые из материалов судебных дел, которыми занимался профессор Симпсон во время работы на Министерство внутренних дел Великобритании в качестве судмедэксперта. В своих мемуарах Forty Years of Murder («40 лет убийства») он описал все судебные дела, с которыми столкнулся на протяжении своей долгой и выдающейся карьеры. Меня охватывало удивительное чувство, когда я смотрел на экспонаты, непосредственно связанные с работой профессора, и запоминал все сопровождающие их вопиющие подробности — вплоть до имени убийцы и его дальнейшей судьбы.
Одно из самых прославленных дел профессора Симпсона, в котором добытые им вещественные доказательства сыграли ключевую роль, было связано с серийным убийцей, орудовавшим в 1940-х годах. Джон Джордж Хэйг, также известный по прозвищу «Убийца с ванной кислоты», за финансовые махинации попал в тюрьму, где узнал от других криминальных личностей блестящие способы совершения убийств — иными словами, методы «идеального преступления». Хэйг вспомнил, что когда-то читал статью о деле парижского адвоката Майтри Саррета, который убил свою любовницу и ее друга за попытку шантажа и растворил их тела в серной кислоте. Идея совершить «идеальное убийство» буквально заворожила будущего маньяка. Он решил провести необходимые эксперименты. В тюрьме работала мастерская по лужению и пайке металлических изделий, где использовалась серная кислота. Он устроился в мастерскую, где стал понемногу воровать кислоту, и погрузился в опыты над мертвыми мышами. Так он выяснил, сколько времени требуется для полного растворения небольшого трупика.
Освободившись из тюрьмы, Хэйг приобрел мастерскую и стал подыскивать доверчивых людей, которых можно было обобрать до нитки. Будучи исключительно обаятельным и привлекательным мужчиной, он вращался в кругах богачей и старательно выбирал своих жертв, искусно подделывая их подписи. Ему удавалось обманным путем получать страховые выплаты и повышать собственное материальное благосостояние. Но его амбиции простирались гораздо дальше…
Взяв в аренду дом, Хэйг установил там большую металлическую бочку и наполнил ее кислотой. Под безобидным предлогом злоумышленник приглашал жертв, обычно женщин, навестить его жилище. Затем он убивал их дубинкой или выстрелом из пистолета и погружал тела в кислотную ванну. Некоторое время спустя Хэйг возвращался, чтобы слить превратившиеся в жидкость останки, однако трупы растворялись не полностью. На дне бочки собирался осадок, который ему приходилось доставать и выбрасывать на запущенном участке позади дома.
Когда Оливия Дюран-Дикон познакомилась с Джоном Хэйгом, он выдавал себя за инженера. Немного погодя их разговор перешел на обсуждение конструкции для изготовления накладных ногтей, которую она спроектировала. Он заманил ее к себе под предлогом «обсуждения этой идеи», и, едва женщина переступила порог его дома, Хэйг застрелил ее. Поместив тело убитой в кислоту на всю ночь, чтобы на следующий день прибрать ее останки, он сразу же попытался продать роскошную дорогую шубу, в которой она пришла к нему в гости. Именно эта неосторожность стала причиной его поимки. Когда миссис Дюран-Дикон исчезла, ее обеспокоенная подруга начала молить Хэйга отправиться вместе с ней в полицию и заявить о пропаже состоятельной дамы. Он был последним, с кем она контактировала перед исчезновением, поэтому полицейские сразу же объявили Хэйга подозреваемым и обыскали его дом. На его несчастье, пистолет, из которого он застрелил Дюран-Дикон, все еще лежал на видном месте. Вскоре полиция отыскала ванну с кислотой, а рядом вставную челюсть жертвы. Убежденные в виновности Хэйга хранители порядка арестовали его на основании собранных вещественных доказательств.
