Как только Женя свернула за угол, она увидела широкую, мощенную булыжником мостовую. По обе стороны проезжей части шли узенькие тротуары, вдоль них росли почти одинаковые липы. Такое впечатление, что все на этой улице произошло одновременно – домики под красными крышами построили, палисадники с дельфиниумом разбили, липы посадили, витиеватые колонки с водой поставили и покрасили в темно-зеленый цвет. Женя помнила, что московские улицы всегда были забавны в своем разнообразии – тут и деревянный домик, и особняк арт-нуво, и стеклобетон немыслимой высоты, лоскуты асфальта и зелень бесхозная, никем не посаженная, но выросшая и даже цветущая. Московские улицы были аляповаты и теплы в своей безалаберности. Улицы Дивноморска были уютны своей видимой прочностью и основательностью. И, казалось, не было истории длинной, военной, разбомбленной. Не было того времени, когда бывшие владельцы собрались в двадцать четыре часа и уехали, чтобы впредь не вернуться, никогда уже не сесть на свои диваны в вышитых накидках, чтобы пить кофе за основательными круглыми столами. Они уезжали, зарывая в огородах фамильное серебро, втайне надеясь откопать его по возвращении и передать старшей дочери в день свадьбы… Женя не спеша шла и заглядывала в сады – это было легко сделать, жители улицы отгородились от прохожих ажурными сетками. «Я только вчера была в Москве, а сегодня гуляю по этим незнакомым улицам. За что огромное спасибо Суржикову!» – подумала девушка и достала из сумки телефон. Она остановилась на перекрестке, встала под сень огромной липы и набрала номер Вадима Леонидовича.
– Здравствуйте, это Женя! Вам удобно сейчас разговаривать?! – закричала она.
– Евгения Ильинична, я вас отлично слышу, – голос Суржикова раздался совсем близко, словно он стоял за плечом Пчелинцевой.
– Извините, я думала, что тут плохая связь! Я звоню сказать, что прибыла на место, уже устроилась и выхожу на работу. И еще. Спасибо вам за такую помощь!
Женя, отключив мобильник, продолжила свою прогулку.
А в Москве Вадим Леонидович Суржиков посмотрел на телефон и усмехнулся. «Конечно, она особа умная, энергичная, но Олегу прикурить даст! – подумал он. – Впрочем, может, ему после всех семейных разборок этого и нужно. Так сказать, отвлечься». Вадим Леонидович бросил взгляд на рабочий стол и поморщился. Ему вдруг захотелось вот точно так же, как Пчелинцева, «свалить» из Москвы буквально на край земли. «Но куда тут свалишь – если доклад и… прочее», – вздохнул он.
Вадиму Леонидовичу Суржикову было сорок пять. Последние пять лет он ходил в «женихах», поскольку был в разводе. О том, что от него ушла жена, на кафедре, да что там – на факультете, знали все. И не уставали обсуждать, почему это произошло. Распространенное мнение, будто молодой, красивый, успешный преподаватель вуза неизбежно станет изменять жене со своими студентками в отношении Суржикова «не работало». Суржиков вел себя в университете безукоризненно. Ни один, даже самый пристрастный, наблюдатель не смог бы его заподозрить в нарушении педагогической этики. Более того, на кафедре его даже упрекали в негибком и суровом отношении к студенткам.
– Вы бы помягче с ними. Это девушки взрослые, самолюбие у них… – говорили умудренные опытом седые дамы-преподавательницы.
– Отчего же тогда это самолюбие им позволяет получать неуды? – усмехался Суржиков.
Одним словом, загадка развода была своего рода вечной головоломкой – каждое новое поколение начинало свое обучение с вопроса, как же такой интересный, умный, прекрасно одетый мужчина оказался одиноким. Романы ему приписывали разные, но никто так точно и не знал, с кем Суржиков встречается и встречается ли вообще. Женя Пчелинцева, понаблюдав за Суржиковым, сказала своим близким подругам-однокурсницам:
– Ну, кто, скажите, выдержит такого зануду?! Ну, одет он хорошо и говорить умеет, да что с того? Он цепляется, как заноза!
Рита Коробицина усмехнулась:
– Женя, но он профессор МГУ! Он на симпозиумах и конференциях выступает! Из «ящика» не вылезает!
– Ну, положим, на телевидение не одного его приглашают – у нас на кафедре полно таких, – возразила Лена Титова.
Женя насмешливо поглядела на подруг:
– Девочки, ерунда полная! Это только поначалу интересно. Когда он тебя загрызет до костей, тебе будет наплевать, что он профессор и у него интервью берут. Понимаете, мужчина не должен быть дураком, жадиной и занудой. Тогда есть шанс ужиться с ним.
Подруги расхохотались:
– Женя, ну вы друг друга стоите. Тебя он, кстати, терпеть не может. Как и ты его.
– Да, мне он неприятен. Но как бы ему ни хотелось прицепиться ко мне – не получится. Я его предмет знаю на «отлично». Я знаю даже больше, чем он нам дает. Поэтому и врасплох он меня не застанет.
Да, все было так, как говорила Пчелинцева. Суржиков при каждом удобном случае делал ей замечания. Он беспощадно правил ее письменные работы, а после докладов засыпал провокационными вопросами. Но Женя удар держала. Она не только порой дерзила, ссылаясь в своих ответах на авторитет иных источников, не тех, которые были рекомендованы профессором, она всем своим поведением давала понять, что ее совершенно не волнуют придирки, поскольку она их относит на счет личного отношения, а не ее знаний.
– А личная неприязнь недопустима при оценке работы студента, – сказала она Суржикову, отвоевывая очередную отличную оценку.
Вадим Леонидович сам не понимал, почему так цеплялся к этой худющей брюнетке. Она всем своим видом напоминала ему узкие щипцы, которыми можно зубы драть. «Или нервы тянуть!» – бурчал про себя Суржиков после каждого столкновения с Женей.
Однажды он не выдержал и пожаловался куратору группы:
– Я считаю, что все же должен был предел демократии. Понимаете, эта Пчелинцева ведет себя на грани неприличия. Иногда кажется, что сам не замечаешь, как проглатываешь ее хамство! Надо что-то делать!
– А что же мы тут в деканате можем сделать, если жалуетесь на Пчелинцеву только вы один. Голубчик, найдите общий язык с этой пусть немного задиристой, но умной и талантливой студенткой! У нас таких не очень много. Бросаться такими выпускниками университету негоже. Мы должны держаться за них. Холить и лелеять, – отвечала со смиренной улыбкой Зоя Ивановна – куратор, преподаватель русского языка. Она недолюбливала пижона Суржикова с его теплыми яркими шарфами, коротенькими брючками и голыми щиколотками. Она отдавала должное – он был хорошим преподавателем, неплохим исследователем, свои научные работы он написал сам, будучи очень молодым, и они заслуживали самой высокой оценки. Но… Но Зоя Ивановна его не любила. И очень радовалась, что нашлась на курсе такая Пчелинцева, которую, судя по всему, тоже раздражает этот сорокапятилетний хипстер.
Суржиков ушел ни с чем. Пчелинцеву, оказывается, все любили. И никому не мешали ее упрямство, заносчивость и гонор.
На следующем занятии Вадим Леонидович попытался сменить тактику. Он похвалил без всяких «но» работу Жени, задал несколько вопросов и после ее ответа повернулся к аудитории и сказал:
