Вот как он догадался, о чём она думает? Девушка угрюмо промолчала.
— Так что там Глава-то хочет? — спросил тем временем Лют.
— Да, небось, узнать, зачем ты его дочь на задний двор приглашал, — ответила Лесана.
Волколак замер. А потом медленно повернулся к собеседнице, забыв одеваться дальше — голову в ворот рубахи продел, а рукава так и остались болтаться.
— Кого? — переспросил он.
— Дочь. Клёну, — ответила девушка, в душе радуясь, что он, наконец-то, растратил самообладание и привычную насмешливость.
Просчиталась. Вместо того чтобы напугаться, смутиться или растеряться, Лют вдруг заливисто расхохотался. Лесана никогда прежде не слышала столь беззастенчивого, а самое главное, заразительного смеха. С одной стороны ей тоже стало почему-то смешно, с другой захотелось дать пленнику подзатыльник, чтобы успокоился. Ведь не о безделице говорят, о дочери Главы! Да и просто… не привыкла она к тому, что мужчина может без повода заходиться, словно жеребец. От обережников слова зряшного не дождешься, не то что улыбки. А этот, чуть что — покатывается. Смотреть противно.
— Чего гогочешь? — удивилась девушка. — Что тут смешного?
Лют успокоился и совершенно серьезно ответил:
— Клёна вашему Главе не дочь. Можешь его расстроить. Ну, или обрадовать.
— С чего ты взял? — удивилась Лесана, а сама, к стыду своему подумала, мол, неужто Клёна говорила этому прохвосту что-то плохое о Клесхе? Да нет, не могла. Не водилось за ней привычки к злословию.
— Она им не пахнет, — тем временем пояснил Лют. — Она ему чужая. Как ты или я.
— Она — его падчерица, — сухо произнесла обережница. — Единственная, кто выжила из всей семьи. Сына родного Серый загрыз. Жена беременная умерла всего месяц назад. Он и попрощаться не успел с ней — по требам ездил.
Девушка говорила негромко и ровно. Не обвиняла, не гневалось. Однако становилось понятно, что именно сейчас Лют ей глубоко неприятен, словно именно он убил и замучил всех тех, про кого она вспомнила.
Волколака это не пристыдило. Он лишь развел руками и вздел-таки болтавшуюся на шее рубаху.
— Не повезло. А на меня ты чего сердишься?
Лесана и впрямь не понимала — чего, потому ответила просто:
— Да все вы — семя проклятое.
Лют хохотнул и взялся вязать обмотки:
— Ничего не проклятое. Ты просто глядишь через злобу. А я, например, буду хорошим мужем.
— Чего-о-о? — обережница даже растерялась от такой дерзости.
— А что? Сама посуди — днем я сплю. Жену не донимаю. Ночью, когда мужик всего нужнее — я в самой силе. Опять же места в избе мне много не надо. Могу и в конуре спать. А ежели на цепь пристегивать, так и гулять не стану. Буду верным. И всегда рядом. В мороз об меня греться можно. А коли вычесывать, так ещё и носков навяжешь. Я — подарок, Лесана. С какой стороны ни взгляни. Ну и ещё ко всему, со мной ночью ходить можно и ничего не страшно. А в тебе просто злоба говорит. Или зависть.
Он подмигнул собеседнице, а та насмешливо ответила:
— Куда там. Зависть. Чему завидовать? Что ты однажды жене голову откусишь, не удержавшись?
Мужчина посмотрел на неё укоризненно:
— Зачем же мне жене голову откусывать? Что я — припадочный?
Лесана выразительно пожала плечами:
— Припадочный или нет, а Главе очень любопытно — зачем ты его дочь обхаживал?
Волколак покачал головой:
— Уж вы меня и в чулан заперли, и ошейник нацепили, и заклинаньями по рукам и ногам сковали, а всё одно, подвоха ждёте. Вот он я — весь ваш. Спросит — отвечу. И дочь я его не заманивал. Первый раз она заблудилась и случайно во двор вышла. А что ж мне не поговорить с красивой девкой? Второй раз, правда, сама пришла, да и то через день. Видать, от скуки. А третий — с подружками прибежала, когда от Беляна спасалась. Ну и чего я сделал не так? Надо было её в первый раз прогнать? Сказать, что я оборотень? Чтоб она на всю Цитадель голосила? Это бы Главе твоему понравилось?
Обережница ответила:
— Надо было сказать правду. А не смущать девочку. Ей и без того несладко.
— Ладно, — легко согласился Лют. — Правду, так правду. Я пленник — делаю, что велят.
Почему-то Лесана почувствовала подвох в этих его словах.
— Гляди, не вздумай на жалость давить. Ты — зверина дикая, она — человек. И нечего тут похохатывать и зубы ей заговаривать. Ишь, выискался.
Оборотень посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом.
— Не буду. Чего ты хочешь? Как велишь, так и сделаю.
— Прекрати девочке голову дурить, — сказала обережница.
— Я не дурил.
Лесана тяжело вздохнула и произнесла раздельно:
— Скажи. Ей. Правду.
Лют рассердился:
— Да какую правду-то? Или ты думаешь, она не разглядела, что я — Ходящий?
Собеседница усмехнулась:
— Правду о том, что ты её сожрёшь и не подавишься. Что не спасал надысь, а лишь себе на радость поохотился нароком. Лют, давай на чистоту? Нрава ты самого поганого. И дурачить доверчивую глупышку тебе понравилось. Скажи честно? Она бы так и ходила к тебе, ни о чём не догадываясь, верно?
Волколак усмехнулся:
— Я всё думал, злость тебе глаза застит. Но ты всё-таки ко мне приглядывалась. Даже, вон, понимать начала. Там было скучно, Лесана. На этом вашем дворе. Я не люблю одиночество. И дрова рубить не люблю. А тут она пришла — такая красивая. Пахнет хорошо. Чего ради мне было её пугать? Она, вон, научила меня поленницу складывать.
Он, наконец, обулся.
— Ну, веди что ли, чего стоишь?
— Ты скажешь правду.
— Скажу, скажу. Я ведь уже обещал.
Обережница завязала ему глаза и лишь после этого отворила дверь, пропуская пленника вперед. Неторопливо они миновали коридор, поднялись по короткому всходу и в этот миг из кромешной темноты навстречу выступила… Клёна.
Оборотень замер и широко улыбнулся. В воздухе подземелья ещё витал запах дыма от погашенной лучинки. Клёна знала, что огонь причиняет Ходящему боль и не желала оказаться мучительницей.
— Пришла? — спросил Лют, снимая повязку.
— Я… я спасибо хотела сказать… — прошептала девушка, испуганно вжимаясь в стену.
— Не за что, — ответил волколак.
А потом мягко шагнул вперед и взял собеседницу за плечи.
— Ты так вкусно пахнешь, — прошептал он. — Совсем как тогда в деревне. Если бы не та псина, ты бы не убежала, ягодка сладкая, нет. Это из-за тебя я охромел. А сейчас мне ещё и от твоего батьки достанется… Добро бы, зубы не вышиб, а то придётся добычу не грызть, а обсасывать. Так что, чего уж там, поквитались.
