Даже в этой синильной темноте было заметно, как побледнела Клёна. Поэтому Лесана схватила Люта за ошейник и поволокла прочь, в душе ругая себя за то, что позволила этим двоим перемолвиться. Испепеляющий гнев клокотал у обережницы в груди. Ярость слепая и удушающая.
Когда нынче Клёна упрашивала отвести её к Люту, Лесана воспротивилась. Чего ей там делать? Пугаться лишний раз или, напротив, привораживаться? Этот змей, если кольцами обовьёт — не вырвешься. Но Клёна так просила… Пришлось уступить — пусть встретятся. Пусть увидит, как мерцают во мраке звериные глаза, вспомнит, как перекидывался человек в волка. Глядишь, умишка-то и прибудет. Да и с волколаком Лесана заблаговременно поговорила, наказала, чтобы отсек от себя глупышку, не дурил голову. И ведь он обещал! Обещал сказать правду. Только кто же знал, что его правда окажется такой… уродливой.
Клёна шла рядом все ещё заметно бледная, но без слез и гнева в глазах. Однако же обережница озлилась на пленника за то, что обидел девушку, и вытолкала его на верхние ярусы, намеренно не защитив глаза повязкой.
Правду сказал? Добро же. Терпи теперь.
Волколак зажмурился, закрыл лицо рукой и наугад побрел туда, куда тычками направляла его Осенённая.
— Это правда? — спросила его Клёна в спину. — Это, правда, был ты?
— Я, — ответил Лют. — Просто тебе тогда повезло. А мне нет.
Он с сожалением вздохнул и пошёл дальше. Оборотень не видел, как девушки обменялись короткими взглядами. Причем Лесана словно безмолвно сказала: «Я тебе говорила». И Клёна ответила: «Я поняла».
Скоро Лют почувствовал, что Клёна отстала и повернула в другой коридор — её запах медленно ускользал, истончался, а потом и вовсе пропал.
А спустя несколько сотен шагов обережница впихнула пленника в покой Главы. Лют нащупал лавку, опустился на неё, крепко-накрепко закрыл глаза ладонями и изготовился к казни.
25
Лучинка чадила и потрескивала, огонек дрожал, бросая на стены зыбкие тени. Ихтор сидел за столом, перебирая старые свитки. Ночь уже была на исходе. Через оборот горизонт начнет светлеть и над лесом покажется солнце. Сугробы станут поначалу сиреневыми, потом розовыми… А пока за окнами тоскливо подвывал ветер, да сквозило в щели заволоченного окна.
У креффа уже спина затекла горбиться над старыми рукописями. Целитель читал шестой, не то седьмой свиток по лекарскому делу, но так и не сыскал ответа на вопрос, что же приключилось с Донатосовой дурочкой? Впервые Ихтор имел дело с эдакой чудной хворью. Прежде не видывал, чтоб больной, то огнем горел, то в ознобе трясся, то потел, то едва стонать мог от жажды, то задыхался, то кашлял, то блевал без остановки, то леденел до синевы. И все это сменялось с такой скоростью, что едва две лучинки прогореть успевали. А потом вдруг Светле становилось лучше, она немного дремала и поднималась свежей, полной сил, осунувшейся, конечно, но не умирающей. Да только через пару оборотов всё начиналось сызнова.
Как Встрешник сглазил!
Вот и сидел Ихтор, забыв про сон, читал — перечитывал ветхие свитки, но так ни на шаг и не приблизился к разгадке недуга.
— Не черная лихорадка, не сухотная, не падучая… — бормотал про себя целитель, перебирая названия всевозможных хворей, и сверяя их с приметами болезни блаженной.
Крефф с ещё большим тщанием вчитывался в рукописи, тёр лоб, однако не мог доискаться причины нездоровья скаженной. По всему выходило, что девка болела… всем. Вот только как ни лил лекарь Дар, как не всматривался — не видел в его сиянии чёрных пятен, которые обычно расцветали на теле болящего там, откуда исходила хвороба. Как такое могло быть, Ихтор не понимал, а оттого и злился.
Когда очередной свиток был отложен в сторону, мужчина уронил голову на скрещенные руки. Сколько ни сидел — всё впусте.
Ветер тоскливо подвывал за окном, словно оплакивая печальную участь не то болящей дурочки, не то пытающегося её вылечить обережника. Лучинка, догорев, погасла, целитель, сам того не замечая, медленно уплывал в дремоту.
Очнулся он от неприятного царапающего слух звука — острые когти с противным скрипом скребли по двери в покойчик.
Рыжка. Явилась, гулёна.
Поди, как обычно, отворишь ей, а на пороге две или три дохлых крысы лежат. Чуть не каждый день Ихтор выкидывал разорванные тушки. А кошке всё нипочем. Зазевается хозяин-дуралей, так она и в постель крысу притащит. Или мышь. Гляди, мол, пока ты тут дурью маешься, я вся в делах, вся в хлопотах…
А пока за дверью: «Царап-царап-кхр-р-р». Какой же противный звук, аж скулы сводит!
Крефф поднялся из-за стола и отправился отворять. Рыжая красавица вместо того, чтобы войти, уселась на пороге, вопросительно поглядела на человека круглыми янтарными глазищами и призывно мяукнула.
— Ну, заходи, чего замерла-то? — устало спросил обережник.
Он уже привык разговаривать с кошкой, как с равной. Собеседницей она была хорошей — не перебивала, речами не досаждала, правда, иногда разворачивалась и уходила, не дослушав. Но так ведь животина, что с неё взять? А вообще Рыжка считала Ихтора диковинным недоразумением, которое почему-то возомнило себя её хозяином.
Кошка снова требовательно мяукнула и отошла от двери на несколько шагов. Уселась посреди тёмного коридора — только глаза мерцают. И снова: «Мя-а-а-ау-у-у!»
— Ну, не хочешь, не иди, — целитель захлопнул дверь, но не успел сделать и шагу прочь, как створку снова принялись терзать острые когти, обладательница которых требовательно и обиженно завыла.
— Тьфу ты, пропасть! — выругался крефф и снова отворил. — Чего тебе надо? Я спать хочу. Молоко у тебя есть. Нагулялась. Что вопишь?
Но она снова отбежала на несколько шагов и обернулась, идём, мол, надоел языком трепать.
Ихтор выматерился, однако подхватил с лавки полушубок и отправился следом. Кошка бежала впереди, то и дело оглядываясь — идёшь или отстал?
— Иду, иду…
Она фыркнула, давая понять, что думает о его расторопности. А уже через десяток шагов обережник догадался — Рыжка ведет его в Башню целителей. Вот что за напасть с ней?
Перед дверью лекарской кошка остановилась и громко мяукнула. Ихтор толкнул створку, пропуская спутницу вперед, сам вошел следом.
— Наставник! — из соседнего кута выскочил обрадованный появлением старшего Любор. — А я уж не знаю, что и делать. Еле дышит девка-то. И вся ледяная. Как покойница. Сердце едва трепещет…
Крефф подошел к лавке, на которой лежала без памяти Светла и пощупал холодный лоб. И правда, как бы не пришлось Донатосу поутру упокаивать девку, когда навестить придет.
Выуч тем временем частил:
— Дохала, чуть всё нутро не выплюнула, я её салом волколачьим стал натирать, а она как кинется блевать, как давай метаться, вон, рубаху мне порвала, — юноша кивнул, указывая подбородком на разорванный ворот и оцарапанную до крови кожу под ним. — А потом, как проблевалась, ничком повалилась и захолодела вся, будто сосулька. Я уж и очаг развел пожарче, и в одеяло меховое её закутал, всё одно — чуть дышит и холодная.
