— Идём. Тебя надо отмыть.
Нет! Он замёрз, а в воде будет ещё холоднее. Нет.
— Идём, — мучительница силком поволокла свою жертву вперед и глухое сиплое рычание её не испугало.
Студеный поток обжёг кожу, озноб пробрал до костей. От запаха воды кружилась голова. Скорее бы всё закончилось…
Когда женщина вывела его обратно на берег и уложила — это было счастьем. Пока она вздевала на пленника чужую, непривычно пахнущую одежду, он лежал, равнодушно закрыв глаза. Может, теперь станет теплее? Не стало.
— Скажи, как тебя зовут. Ты помнишь? — спросила женщина.
Он смотрел, пытаясь разглядеть её за пеленой, которая заволокла глаза. Видел плохо. Кто она?
— Как тебя зовут?
Мужчина смежил веки.
— Как тебя зовут?! — сильные руки встряхнули его, а шлепок ладонью по груди заставил вскинуться.
Обережник захрипел. Неистовый пожар боли ворвался в тело — после ледяной воды кожа пылала, будто ошпаренная, шрамы ныли, раны дёргало, отзывались сломанные кости.
— Как тебя зовут?!
Пощечина. Вторая. Голова мотается туда-сюда.
— Как? Тебя? Зовут? Вспоминай!
Он вспомнил! Но не себя. Её.
Мара.
— Как? — сильные руки встряхнули пленника, словно пыльную рухлядь. — Ты хоть что-то о себе помнишь? Ну!
В голосе слышался страх.
— Да говори же, страхолюдина косматая! Как твоё имя?
— Фебр.
— Кто ты? Говори!
Он смотрел с ненавистью. Он хотел убить. Но волчица успела перехватить взгляд, метнувшийся к ножу, который висел у неё на поясе.
Женщина спрашивала глупости, поэтому пленник ответил:
— Обережник.
— Где ты жил? Город.
— Чтоб тебя… Встрешник… по болотам… драл… — мужчина едва выталкивал из себя слова, потому что они застревали в горле, как рыбьи кости. Голос был хриплым, чужим.
Странно, но в зелёных глазах Ходящей промелькнуло облегчение, она благодарно прижала тяжелую голову обережника к груди и сказала тихо:
— А я уж думала, ты вовсе говорить не умеешь.
Тёплая ладонь погладила гудящий от боли затылок.
— Помни. Помни, кто ты, — и тут же волчица перехватила запястье пленника: — Терпи. Мне надо есть.
Нож, на который Фебр с такой надеждой смотрел, рассёк его и без того истерзанную ладонь. Волколачка припала к разрезанной плоти, прикрыв глаза от наслаждения. Впрочем, она быстро отпрянула, затворила рану, облизала губы и…
Шлепок ладонью в середину груди.
Холод.
На пленника опять навалились запахи, звуки… А боль ушла.
56
Солнечный луч, проскользнувший сквозь плотную завесу ветвей, коснулся тяжелых век. Лес шумел… Было холодно. Рядом спала огромная волчица. Человек с трудом разжал ледяные пальцы, которыми цеплялся за густой жёсткий мех, чтобы теснее прижиматься к горячему звериному боку.
Видел он по-прежнему плохо, будто сквозь завесу тумана. А в висках грохотало так, словно внутри головы бил молот.
Мужчина тяжело откатился от волчицы и прижался лбом к пахучей земле, глубоко и жадно вдыхая её запах. Такой острый, такой сладкий…
— Как же я тебя проглядела? — рядом уже сидела женщина.
Он впервые смог её рассмотреть.
Зелёные глазищи, по-лисьи приподнятые к вискам, тонкие брови вразлёт и тяжёлая светло-русая коса, такая длинная, что сейчас лежала на земле, свиваясь кольцами, будто змея. Поднимется хозяйка на ноги — будет до самых пят украшение.
— А ну, лежать, — не по-женски сильные руки стиснули плечи. — Лежать, я сказала. Ишь, завозился.
Он попытался было, высвободиться, но волколачка рыкнула утробно и глухо, по-звериному, а потом отвела в сторону руку и на кончиках длинных пальцев вспыхнула зелёная искра. Мягкое прикосновение ко лбу и стужа пролилась в тело. Пленник оцепенел.
— Хлопот мне с тобой… — покачала головой Ходящая и закрыла ему глаза. Как покойнику, рукой.
Он лежал неподвижный, застывший, вдыхал запахи леса, не понимая, что происходит. Прислушивался.
Она куда-то ушла. Потом вернулась, развела огонь. Он слышал, как звучат её шаги, как льется вода в котелок, как трещат охваченные пламенем ветки, как булькает на огне похлёбка, как тихо напевает, помешивая варево, стряпуха.
Потом она подошла и осторожно подняла его, устраивая так, чтобы голова покоилась у неё на плече.
Легонько подула на лоб.
— Открывай глаза…
Тяжелые веки медленно поднялись, будто только и ждали разрешения.
Губ коснулась ложка.
— Ешь, сейчас согреешься.
Он попытался что-то сказать, но женщина не позволила:
— Молчи.
Язык сразу же онемел.
— Я разрешила только есть.
Снова деревянная ложка у рта и что-то пахучее, приправленное травами… Он медленно, с усилием глотал, не чувствуя вкуса еды. Волчица кормила терпеливо, осторожно, дуя на исходящую паром похлебку. Он почти согрелся. По телу побежали горячие токи, глухо отозвалось навстречу им искалеченное тело… Но теплая ладонь погладила потный лоб и стремительный холод снова побежал по жилам, вытесняя тепло.
— Довольно.
Разноцветные пятна понеслись перед глазами.
…В другой раз он очнулся вечером. Было темно. Пахло старым домом. Какая-то заброшенная изба — дверь, обвисшая на петлях, тёмные провалы окон, за стенами шумит лес.
— Сейчас, сейчас…
Женщина снова склонилась над ним, усадила, устроила на плече безвольную голову:
— Ешь.
Он подчинился. Медленно глотал, опять не понимая, чем кормят. Думал, после этого позволят поспать, но нет.
— Как тебя зовут? Помнишь?
Покачивание головой.
— Вспоминай…
Тяжелые веки опустились. Вспоминать не хотелось.
Женщина начала злиться, прислонила его спиной к неровной бревенчатой стене, чтобы не заваливался, и сказала:
— Вспоминай, косматая образина!
Он хотел спать.
Пощёчина. Одна. Вторая. Третья.
— Открой глаза!
Пришлось подчиниться. Боли не было. Но оплеухи мешали спать.
— Ты — мертвяк. Ты хоть это понимаешь? Упырь. И жив только благодаря моему Дару. Говори, если не хочешь завтра бродить по лесу вонючей падалью и искать живую плоть! Говори, не зли меня… — она склонилась над ним и дёрнула за волосы. — Вспоминай, страхолюдина. Не для того я волоку тебя через весь лес, смердящий ты кусок мяса, чтобы уговаривать! Не можешь охотиться, не можешь толком идти. Тянешь из меня силы! Тупая скотина, которую надо дотащить туда, куда задумано. Поэтому отвечай, пока я не бросила тебя тут подыхать!
