— Ясна! — муж вдруг порывисто обнял женщину и прошептал: — Иди, не бойся ничего, я скоро вернусь.
Она улыбнулась, не подозревая даже о том, что творится у него на душе, какие сомнения и опасения гложут. Сама-то Ясна уже успокоилась. Глухая тревога отступила поутру, едва откланялись и отбыли восвояси Елец и Велеш. Будто гора с плеч свалилась. А теперь за высокими каменными стенами и вовсе сделалось спокойно. Чужое всё, да, но безопасно и народу много.
— Идём, — Лесана кивнула Славену.
Они двинулись к высокому крыльцу.
Мужчина оглядывался, всё пытался отыскать взглядом жену, запомнить в какую сторону та пошла, но за мельтешащими головами ничего не увидел.
Внутри каменной громады после яркого зимнего дня показалось темно и мрачно, путанные коридоры, бесчисленные всходы… Славен быстро потерял счет шагам и ступенькам. Пожалуй, бросят тут одного — не выберешься до ночи. Остановились же перед самой обыкновенной дверью. Лесана толкнула створку и шагнула через порог, а Славена пихнул в спину идущий следом колдун.
В прохладном и светлом покое за крепким столом сидел молодой мужчина и разбирал сорочьи грамотки. Птица важно прохаживалась перед ним по столу. В остывшем очаге угли уже подернулись пеплом.
— Глава, вот тот, кого ты приказал доставить, — Лесана кивнула на Ходящего.
Обережник оторвался от берестяных завитков, лежащих на столе, и устало сказал:
— У Радая, что ни грамота, то, будто сорока набродила — ничего не разобрать. Садитесь.
Но девушка не села, подошла к очагу, бросила несколько поленьев, подула на угли и спросила просто, хотя и не к месту:
— Ты сегодня в трапезной был?
— Нет, — он потёр лицо и повернулся к тому, кого она привела с собой. — А ты, значит, Славен?
— Значит, да, — ответил мужчина, глядя в уставшее лицо Главы Цитадели.
Славен был удивлен. Он ожидал увидеть либо мудрого старца, либо могучего головореза, а напротив сидел мужчина одних с ним лет. Неужто, он держит Крепость? Тем временем обережник спросил:
— Есть хочешь?
Растерянный и сбитый с толку Славен медленно кивнул. Он приготовился, что с ним снова будут говорить, как со скотиной, обольют презрением, а вышло иначе. Может, подвох? Пока он лихорадочно над этим размышлял, хлопнула дверь покоя — это ушла куда-то Лесана.
Тамир остался сидеть в углу, сверля Ходящего глазами.
— Как вы меня нашли? — задал, наконец, Славен вопрос, который больше всего его беспокоил.
— Показали на тебя. Мальчишка из ваших. Лесана его поймала по осени в деревеньке одной разоренной. Парень трусоват и мало что знает, вспомнил лишь про тебя, да рассказал, где искать, а я отправил сторожевиков из тройки. Мне надо поговорить хоть с кем-то, кто в ясном разуме.
— Понятно, — мужчина вздохнул. — О чём ты хочешь поговорить?
— О Лебяжьих Переходах. О тех, кто там живет. О таких, как ты. Я хочу понять. Как ты умудрялся столько лет жить с женщиной и не загрызть её? Способны ли на это остальные? Много ли таких? Что у вас думают о Сером?
Славен растерялся. Вопросов было слишком много. И это человек вёл себя слишком просто. Говорил с ним, как с равным, но просил о немыслимом — просил рассказать про стаю… Да, сейчас Глава Цитадели казался простым мужиком, уставшим от усобиц и потерь, забывающим поесть или выспаться, но Славен понимал, что думать так — ошибка. Потому что вот эти пальцы, перебирающие тонкие завитки берестяных грамоток, легко могут озариться мертвенным сиянием Дара. И тогда — смерть.
Опять хлопнула дверь, это вернулась Лесана с корзиной в руках, подошла к столу, согнала сердито застрекотавшую сороку, постелила чистую холстину, взялась доставать горшки, миски, хлеб.
Глава задумчиво отложил в сторону прочитанную берестяную грамотку и уже собрался было взять следующую, но девушка, словно этого и ждала, — тут же вложила ему в освободившуюся руку ложку. Видимо опасалась, что если этого не сделать, он так и не поест. Обережник усмехнулся, а потом кивнул Славену:
— Садись ближе, — и повернулся к Лесане и её спутнику: — А вы ступайте.
Они вышли. Едва спину перестал прожигать взгляд колдуна, дышать сделалось легче. Славен, будто во сне, взял ломоть хлеба и спросил:
— Как тебя называть?
— Клесхом, — спокойно ответил Глава.
— Чудное какое-то имя… — растерянно произнёс собеседник.
— Северное. Я вырос у Злого моря.
Происходящее казалось вымыслом. Они сидели рядом и ели. Славен даже не разобрал, что именно, ибо сама трапеза была слишком странной…
— Как думаешь, что скажет твоя жена, если узнает, с кем жила все эти годы? — спросил спустя какое-то время Клесх.
Вот оно! Славен напрягся. Отложил ложку и посмотрел исподлобья на человека.
— Не знаю. Хотел бы узнать — рассказал бы, — а потом глухо добавил: — Но… она бы не поняла. И никто бы не понял.
— Почему? Я вот сижу, ем с тобой, разговариваю. И мне всё равно, что ты — Ходящий.
Мужчина усмехнулся:
— Это тебе оттого всё равно, что ты обережник. И в любой миг убить меня можешь, только дёрнусь.
— А ты дашь повод? — спросил Клесх с удивлением.
— Нет, — покачал головой Ходящий и добавил: — Пока в разуме. Но луна подойдет, и рассудок будет мутиться.
— И как же ты держался рядом с человеком живым?
— Уходил. Говорил, на охоту.
Глава усмехнулся:
— Не врал. А как же в те дни, когда охоты нет? Когда непогода и из дому не сунешься?
Его собеседник уронил взгляд в пол и замолчал.
— Ты кусал жену… — понял обережник.
Ответом ему была тишина.
Какое-то время мужчины безмолвствовали. Есть Славен больше не мог — кусок в горло не лез, да и человек, сидящий напротив, тоже, видимо, не был голоден. Наконец, он отодвинул в сторону горшки и произнес:
— Скажи своей жене, кто ты есть.
Ходящий вздрогнул и медленно поднялся со скамьи:
— Зря я вам доверился. Надо было бежать. Все одно, также бы остался ни с чем — без жены, без дома. Но я решил — должны ведь понять…
Клесх смотрел на него снизу вверх, словно не замечая зарождающегося в тёмных глазах гнева:
— Твоя жена тебя любит. Знает много лет. Ты не ждешь от неё понимания. Но хочешь его от меня и других обережников. Не слишком ли это странно? Мы должны видеть в тебе человека, относиться, как к себе подобному, а она?
Взгляд Славена стал колючим и злым:
— Ты и правда разницы не понимаешь? Или насмехаешься?
— Нет. Я объясняю, почему в тебе не замечают людского. И не будут замечать, пока сам не принудишь. Скажи жене, кто есть. В подземелье узников у меня довольно. Тебя я туда сажать не хочу. Нет надобности, вроде. Но если ты хочешь жить, как человек, то и веди себя по-человечески.
