Унижения всегда были разные, но в целом она делила их на три категории.
Первая — Безобидная. Когда унижали только словами. Это, конечно, мерзко, но, по крайней мере, вытерпишь с улыбкой — сможешь убраться с хозяйских глаз. Недалеко и ненадолго, но все-таки получишь передышку. Вот только каждый раз можно лишь гадать — отпустят быстро или продолжат измываться уже не только словесно.
Вторая — Противная. Когда придумывали что-то по-настоящему мерзкое и заставляли ее это делать. Так, например, «пыльный» стол горничная вылизывала языком, якобы «несвежую» рубашку ей однажды запихивали в рот, пока она не потеряла сознание от удушья, а за «пережаренный» стейк приказали съесть принесенный откуда-то кусок протухшего мяса. Съесть красиво. С фарфоровой тарелки. Вилкой и ножом. С приятной улыбкой. Ведь если она готовит всякое дерьмо, то и сама должна есть дерьмо безропотно. Впрочем, Джеллика тогда была глупой. Не смогла съесть, начала давиться и плакать.
И познакомилась с третьей категорией унижений. Самой Ужасной.
Ведь нет ничего страшнее, чем когда омерзительное унижение растягивается на часы, дни, а то и месяцы. И повторяется раз за разом в одно и то же время.
Да, воспитанием Джеллики Тарукай занимались очень ответственно. Ее отучили от брезгливости. И приучили терпеть боль. Джеллика умела всё. Умела не плакать и хранить спокойствие, когда внутри поселялась мелкая дрожь, а в груди холод, когда даже шаг сделать было невозможно — не слушались ноги. Но раздавалось мягкое, почти ласковое:
— Мисс Тарукай, подойдите.
Она всегда подходила.
В этом доме не терпели суеты. «Во всем. Необходим. Порядок», — так ей говорили, тыча лицом в нарочно пролитый хозяйской рукой кофе. «Хватит трястись. Это раздражает!»
Да, она помнила — прислуга должна быть вышколенной и понятливой.
Джеллика стала очень-очень понятливой. Правда, не сразу.
* * *
В первые недели, когда Джеллика Тарукай только поступила на работу в этот дом, она еще не была ни вышколенной, ни понятливой. Была самой обычной — глупой горничной, которую на ее великое счастье взяли работать с забытого всеми (кроме агентства по найму) острова в Чистую зону. Обучили и привезли на материк.
Боже, ведь тогда ей это действительно казалось счастьем! Она прошла такой строгий отбор… Разве ж можно было подумать, что материк — мечта всех и вся — станет для нее кошмаром? Она расхочет оставаться. Но останется. Навсегда. Потому что никто и никогда не покидал этот дом по истечении контракта. Никто и никогда. Из этого дома, с этой работы можно было уйти только одним способом — в черном пластиковом мешке.
До нее так уже «ушли» две девушки. Но Джеллика об этом узнала позже, когда сама попала в ловушку. Две девушки чуть постарше нее: двадцати и двадцати двух лет.
— Смотрите, мисс Тарукай. Это ваши коллеги-предшественницы. Вот эта — Синтия — была слишком ленива. А эта — Саманта — слишком плаксива. По большому счету они просто не дорожили своей работой. Не уважали работодателя. Хотите узнать, что с ними случилось?
Джеллика отчаянно мотала головой.
— Ты ведь будешь старательной? И уважительной?
В ответ она часто-часто кивала.
Будет, конечно, будет! Она сделает всё, чтобы не уехать отсюда в пластиковом черном мешке. Ни за что. Она сумеет вырваться.
Первая попытка вырваться на электрокаре стоила ей жестоких побоев и прижигания утюгом.
Вторая — удушения целлофановым пакетом.
Ну, а третья стала самой драматичной из всех. Джеллика срезала браслет-идентификатор, раздобыла себе одежду и даже сумела добраться до пропускного пункта. Увы, там ее задержали, установили личность по отпечаткам пальцев и вернули «на место постоянного проживания» — обратно в этот дом. Где ее ждало наказание.
Беглую горничную приковали за обе руки к батарее и не освобождали три дня. Ей не давали ни есть, ни пить, ни выйти в туалет, ни снять одежду… Она до сих пор не хотела даже вспоминать эти трое суток.
А четвертая попытка… четвёртой попытки не было. Джеллика, наконец, поняла, что корпорация — ее бывшая заветная мечта — слишком сложно устроена, чтобы ее обмануть.
Но Джеллика часто мечтала. Она очень любила мечтать. На кухне были ножи. Отличные остро отточенные ножи. И большие хозяйственные ножницы. И молоток для отбивки мяса…
Однажды Джеллика взяла этот молоток. И нож. Ей было всё равно, чем закончится дело. То есть она думала, что всё равно. А оказалось, нет.
Она ведь не знала тогда, что по дому везде натыканы камеры. Дура. Камеры по дому, маячок-браслет на ее руке и камера в пуговице униформы, позволяющая видеть, куда идет горничная, что делает, с кем говорит, как говорит и что говорит.
Кроме этого был и еще один сюрприз.
В итоге покушение закончилось, как ему и положено было — провалом.
А Джеллике до сих пор снилось по ночам наказание. Она просыпалась в поту. И знала: за ней наблюдают. Но ночью во сне — за эти слезы ее не наказывали. Другое дело день. Совсем другое.
Днем вышколенная прислуга должна быть деликатна и незаметна, почтительна и ненавязчива, услужлива, но не суетлива.
— У тебя же есть чувство собственного достоинства? — спрашивали ее.
Да, конечно, есть. Было. Когда-то. А сейчас осталась только видимость. Но этого достаточно. Главное — не показывать ужас, не смотреть затравленно, не плакать и… улыбаться. Обязательно улыбаться! Прислуга ведь должна быть обходительна и приветлива.
Поэтому Джеллика всегда ходила с гордо расправленными плечами и даже научилась не вздрагивать. Ведь в этом доме никогда не били без предупреждения.
— Мисс Тарукай, подойдите.
И она шла на подгибающихся ногах. Шла, продолжая мило улыбаться.
Собственно, били ее аккуратно. Ни разу ничего не сломали. Правильно, как она будет работать с переломанными пальцами или отбитыми почками?
Впрочем, Джеллика давно уже не особо боялась простых избиений. Медленная боль была для нее гораздо страшнее. От сигаретного ожога на плече не умрешь. Но иногда казалось, уж лучше сломать руку… По счастью, до таких пыток дело доходило редко. Раз-два в месяц. Не чаще. Унижать в этом доме любили больше, чем бить. Один только приказ для горничной не выказывать страх и хранить достоинство был той ещё издёвкой.
Но Джеллика научилась. И в присутствии, и в отсутствие своего нанимателя. Лучше не давать поводов для наказания. Или давать их как можно меньше.
Днем она оставалась одна и занималась всем тем, чем занимаются горничные в отсутствие хозяев: мыла, готовила, гладила, убирала. Но это было счастьем. Действительно счастьем. Ведь днем ее никто не унижал, не окликал, не говорил негромким хорошо поставленным голосом:
