— Это как? — не поняла Оленька.
— Обезьяна хотела бананов, — стала объяснять Фаня. — А где у нас бананы? Правильно, в ближайшем магазине.
— Намекаешь на телепортацию? — Толик насмешливо приподнял левую бровь. — Из «ящика»?
— Не вижу других причин приезда Президента.
— Веришь в телепортацию?
— В науку, — поправила Фаня.
Ник с ехидством переглянулся с приятелями: сплетни здесь называли наукой. Вроде бы мажоры, а на самом деле — балбесы балбесами. Интересовались бы исследованиями, читали отчеты, доклады, — знали бы, что до телепортации живых организмов еще как солнца на воздушном шаре. Даже если представить невероятное, то перемещение в любом случае состоится в точку, которую укажут приборы в конструкции телепорта, а не желание телепортируемого.
Умники между собой обсуждали другое. На том однажды и сошлись, хотя кардинально различались во взглядах на очень многое. Различия казались непримиримыми. Например, на мировую историю каждый имел собственную точку зрения, которую отстаивал до потери пульса. Точка зрения определялась национальностью. Ник был русским, Мирон — белорусом… нет, беларусом, как не преминул бы поправить, чтобы тут же опровергнуть и собственное определение, заменив милым его сердцу термином «литвин». Луиза считалась русской, хотя по женской линии имела еврейские корни, что для этого народа важнее записанного в документах. Ей повезло больше, чем известному политику девяностых-двухтысячных, у которого, по собственному выражению, мама русская, а папа юрист. Луиза была своей для всех, для одних, как у них заведено, по маме, для остальных — по отцу, как принято у большинства народов. Русые волосы, светлая кожа и чуткий маленький носик не давали шовинистам бросаться определениями, и только женские имена в семье намекали на нечто несвойственное славянам.
В их маленькой команде «умников» Ник был чернявым, Луиза — светлой. Мирон — почти белым… А вот Аскеру природа подложила свинью, как и Нику, но намного большую. Хотя бы потому, что свинья — чеченцу, что само по себе свинство. Впрочем, считаясь чеченцем по отцу, Аскер носил в себе чуть не весь генофонд человечества. Светлый, чуть рыжеватый, мелкий и юркий — обычный парнишка, который, пока не заговорит, ничем не напоминал горца. Так же выглядели его родители и большинство братьев-сестер всех возрастов — с некоторых пор Ник потерял им счет, к родным Аскера примешивались приехавшие пожить двоюродные, троюродные и так далее, до седьмой воды на киселе. Ника не удивило бы, если некоторые окажутся затесавшимися проходимцами или попавшими в семью по ошибке.
Аскер никогда не видел отца — еще до рождения сына тот, выручая земляков, погиб в драке. Мама-кумычка вновь вышла замуж, новый папа — татарин, дедушки и бабушки в национальностях тоже не повторялись, при этом все были из городской интеллигенции, то есть горцем Аскер назывался исключительно по географии отцовских кровей. Исконный городской житель, он прекрасно говорил по-русски, но с некоторых пор изображал акцент: Аскеру казалось, что так грознее. Выглядеть воином превратилось в манию, уронить достоинство стало главной фобией… а выражение лица, как у наивного кутенка, и мелкая конституция всячески этому мешали.
Тема телепортации иссякла, и Толик перевел внимание на Аскера, чье лицо слишком выразительно отреагировало на псевдоумные дискуссии мажоров:
— Твои друзья из соседнего лагеря — террористы?
Ник весь подобрался и сделал шаг, чтобы оказаться на пути, если дальнейшее приятель посчитает задевающим честь. Луиза так же встала со стороны Толика — автоматически, не раздумывая. Хуже не придумать. Она защищала Толика от Аскера!
У Аскера заиграли желваки, но он остался на месте, и голос прозвучал спокойно, почти равнодушно:
— Они мусульмане, как и я, но если ты вдруг не в курсе, религию в большинстве случаев люди сами не выбирают, вместе с национальностью она достается по месту рождения или проживания. Ты, скорее всего, крещеный, пусть и не носишь крестика. Это же не оттого, что сам выбрал православие, сравнив с другими верами? Будучи крещеным, ты не соблюдаешь положенных ритуалов, и к религии, скорее всего, относишься как большинство — в глубине души допуская, что есть кто-то или что-то, чего мы не понимаем, но не зацикливаемся на этом, пока жареный петух не клюнет.
Фаня попыталась перевести разговор в шутливое русло:
— Правоверные считают, что православные ошибаются, а православные — что ошибаются правоверные. Только коммунисты молодцы, они говорят, что правы те и другие.
— Сейчас и коммунисты в храмы ходят не меньше верующих, — возразила не уловившая иронии Оленька.
Она усердно и весьма успешно сражалась со впитавшейся в купальник влагой, и подмерзавшие Фаня и Рита по ее примеру занялись тем же. Из сдавленных богатств Фани потекло, как из выжатой тряпки, у Риты же ничего не получилось, зеленая ткань лишь четче прорисовала содержимое там, куда давили ладони. К пупырышкам на коже добавились два нагло торчащих больших на купальнике. Щупанье девушками себя в разных местах вроде бы отвлекло внимание парней от разговора, но не всех. Сбить накал не удалось.
— Я задал другой вопрос, — упорствовал Толик, — конкретный.
— К этому и веду, — чувствовалось, что и Аскер на взводе, но он держал себя в руках, — ты озвучил штамп, который создали средства массовой информации: если большинство террористов — мусульмане, значит, большинство мусульман — террористы. Это все равно, что если фашисты были немцами, то все немцы — фашисты. Или еще конкретнее: Гитлер — фашист, значит все фашисты — Гитлеры. Логика явно где-то поскользнулась. В телефонных справочниках тридцатых годов полно Гитлеров, и знак равенства между словами Гитлер и фашист заставил множество людей менять фамилию из-за одного урода, который вообще оказался Шикльгрубером. Не надо отождествлять частное с общим. Льды Антарктики тают не от того, что кто-то забыл выключить утюг. — Аскер помолчал, чтобы сказанное улеглось в головах. — Террор — самое страшное, что есть на свете. Мусульмане никогда не поднимут руку на других мусульман, иначе это не настоящие мусульмане. А террористы не щадят никого, в том числе своих братьев, по принципу известного папского представителя заявляя: «Убивайте всех, Господь узнает своих».
Мирон собирался что-то возразить, но не решился. Скорее всего, хотел сказать, что фраза вырвана из контекста и переврана, на самом деле легат Арнольд Амальрих писал Иннокентию III: «Наши слуги и другие люди подлого звания крикнули „К оружию!“ и, прежде чем мы успели вмешаться, предали мечу двадцать тысяч человек без разбора на катаров и католиков с криками „Убивайте всех“. Молюсь, чтобы Господ узнал своих…» Всем известную редакцию сказанного в оборот пустил Цезарь Хейстербахский только в четырнадцатом веке. Ник это знал, но для остальных верной была другая версия фразы, и Аскер сыграл на этом.
— А джихад, когда убивают всех неверных — это нормально? — вставила Рита.
Все уставились на Аскера. Казалось, его загнали в логическую ловушку.
— В Коране сказано, — ответил он, — «Сражайтесь, ради Аллаха, с теми, кто сражается против вас, но первыми не нападайте. Поистине, Аллах не любит тех, кто первыми свершает нападение». И насчет убийств: «Предписали Мы сынам Исраила: „Кто убьет живую душу не в ответ на убийство или смуту на Земле, тот словно убил всех людей разом“». Джихад можно понимать по-разному, но нужно понимать правильно. Настоящий джихад — война не с людьми, а с собственными пороками. Когда мусульманин, который живет среди неверных, ведет себя так, что они восхищаются и хотят подражать — это джихад. Знаете, как Чечня приняла ислам? Войска халифата пришли насаждать ислам силой оружия, но были разгромлены. Навязываемое чеченцы принять не захотели. Перевернул жизнь людей Ноя всего один человек.
