Но как же трудно сидеть без дела, зная, какую кашу заварил. Скоро мир будет другим. Каким? И какими словами в будущем будут вспоминать Кастуся Федоровича — спасителя, пожертвовавшего всем ради человечества? Окружающий мир кажется простым, но он сложен, многообразен и категорически нелогичен. Великие истины, у которых просто не может быть иного толкования, другим людям кажутся несусветной чушью. Кастусь спорил даже с отцом — обычным сельским работником, который под старость переехал к дочери в Россию. Родная деревня находилась неподалеку от города Глубокое, где стояла полуразрушенная стела — напоминание, что именно в Литве (не в нынешней, а в той, в которой жили литвины) была принята вторая после США конституция — конституция Речи Посполитой. Но кто об этом помнит, кто рассказывает детям, чтобы гордились, и внукам, чтобы вновь возродили былое величие?
— И чем предлагаешь гордиться? — не понимал отец. — Конституцией или демократией? В греческих демократиях каждый третий был рабом, а женщины и дети считались таковыми. Нынешние демократии ничем не лучше, только фиговый листок у них побольше, от пяток и до макушки. Гордиться конституцией? А она что же — спасла от чего-то или дала кому-то свободу? Та же американская конституция принималась, когда рабство было нормальным явлением, и его даже не упомянули, настолько оно было нормальным и естественным. А женщины не были гражданами, поэтому их тоже не упомянули. Конституции принимаются теми, кто захватил власть, и пишутся под себя, чтобы власть удержать. Не вижу здесь ни одного повода для гордости.
Грандиозные успехи и победы прошлого отца тоже никак не трогали.
— Гордиться великим прошлым? — каждый раз распалялся он, едва Кастусь заговаривал о Великом Княжестве Литовском. — Гордиться тем, что мы — потомки тех самых белорусов-литвинов, чье происхождение никем не признается, поскольку государство с названием Литва спокойно живет по соседству? Если это единственный повод для гордости…
— Но ты гордишься этим же — великим прошлым, только чужого народа.
— Своего!!! — кричал отец, словно Кастусь отбирал у него последнее. — Наш отказ от мечты отцов, от достижений и подвигов нашего… да, Нашего Великого Народа — это успех врага, которому категорически не нужно наше величие. У нас украли прошлое, теперь крадут остатки будущего. Постой, не криви рожу, знаю все, что скажешь, миллион раз слышал по радио от тех, кто предпочитает любить родину из-за границы и за деньги. Но ведь это же мы запускали первый спутник и первыми полетели в космос! Это мы победили французов, немцев, турков, шведов и еще кучу других великих народов и племен, кто приходил на нашу землю! Повторяю — Нашу! Всю! Намного большую, чем та, о которой ты грезишь в самых смелых мечтах. Это мы создали самую великую и огромную страну в истории человечества. Это мы — все вместе — создали атомные станции и ракеты. Это нас еще вчера боялся и уважал весь мир — в зависимости от того, враг он или друг. Где это сейчас? Почему мы отказались быть великим народом и приняли на себя участь обиженных? Кто украл у нас нашу историю и наши победы? Ты хочешь независимой великой Литвы в пределах Великого Княжества Литовского? Ее не будет. Не будет тех территорий, как в ее лучшие годы, не будет величия. Будет только независимость. А кому эта завоеванная ценой многих жизней ценность — независимость — будет служить? Местным политикам и олигархам. Они и будут процветать, а независимый от прежнего величия народ будет беднеть, гибнуть и залезать в долги. А потом одна часть народа будет резать и жечь другую, потому что неправильно поняла дарованную независимость. Или еще за что-то. Когда все плохо — всегда требуются враги народа, которых можно во всем обвинить. И врагов будут находить в народе до тех пор, пока будет оставаться народ. А потом не останется никого, потому что все, как окажется, полегли в борьбе за величие. И у твоей земли появятся новые хозяева. Тебе нужно это? — А в конце споров на тему истории отец всегда читал нотацию: — В древности, говорят, существовал золотой век. Так что же теперь — всем повыбрасывать штаны и переселиться в пещеры?
Эх, если бы здесь был хотя бы Мирон — единственная родная душа в этом городе, на кого можно положиться…
Глава 24
Профессор, артефакт и сбыча мечт
Шариф предупреждал: «Они невидимы, похожи на людей и, если захотят, могут притворяться людьми». И когда из-за скалы послышалось «Люди! Ау-уу!» — Ник вздрогнул и едва не выронил бутылку. Голос доносился издалека, но он приближался. Человек или невидимка? На спасателей не похоже, кричит, скорее всего, одиночка. Еще один турист, так же некстати оказавшийся за бортом Большого мира? Голос слабый, чуть запинающийся, похож на старческий. Скорее всего, это налюбовавшийся на поплавок рыболов, который наконец-то собрался домой и тоже не смог туда попасть. Или…
Ник сделал шаг вперед и прыснул водой в сторону, откуда шел звук. Никого. Но хозяин голоса еще не подошел настолько близко. И трава впереди не приминалась, а невидимки материальны. На всякий случай Ник попятился и спрятался за камнем. Бутыль осталась наготове, носик распылителя глядел вперед. Пальцы второй руки впились в рукоять «Калашникова».
С противоположной стороны палатки замерли Мирон с навешенным на плечо здоровой руки автоматом и Луиза с разбрызгивателем. Второй выход с «пятачка», где располагалась палатка, они охраняли в паре — Луиза отказалась от оружия, она знала, что при всем желании не выстрелит в живое существо, кем бы оно ни было.
Под утро они заставили Аскера и Ибрашку хоть немного поспать. Те отказывались, говорили, что в таких условиях уснуть невозможно… но усталость мгновенно взяла свое. Из палатки уже с час доносилось равномерное посапывание.
Очертания деревьев, четкие вблизи, при удалении расползались и перемешивались с мраком, становились с ними чем-то единым и почти живым. Луна пряталась за высокие кроны, молочный свет просачивался сквозь них скудно, но этого хватало — врасплох не застать.
— Есть здесь кто-нибудь? — раздалось из ниоткуда совсем близко, и около ближайшего дерева зашевелилась трава. — Я слышал выстрелы… а-а!
Цепочка приближавшихся следов прервалась, и впереди нее образовался один огромный след, будто туда наступил тролль ростом с высокое дерево.
— А-а-а-а-а! — завопил сзади вылезший из палатки Ибрашка, и его автомат выдал очередь в пустоту над образовавшейся в траве обширной вмятиной.
Аскер, выскочивший следом, ударил снизу по его оружию, отчего последние пули ушли в небо.
— Тебе Шарифа мало? Прекрати!
— Ты видел?! Он превратился в кого-то большого и собирался прыгнуть! — Ибрашка пытался вновь направить ствол вперед, но Аскер перехватил его рукой.
— Он просто упал! Это человек! — Аскер обратился в пустоту, откуда донесся сдавленный стон: — Вы живы? Кто вы?
— Не стреляйте! Я человек, просто невидим. В меня попали. Я ранен. Не могу встать.
Ник выкрикнул:
— Вы сотрудник института?
— Да, моя фамилия Весновский. А вы?
Встрепенулась Луиза:
