– Видел, что построил твой сын?
Но Хампель молчал и, придвинув светильники поближе, еще несколько часов мучился над планами моста, щуря глаза и сгорбив спину.
Проходили недели, и мастерская Ульрика становилась все красивее. Рядом со старой, отцовской, она выглядела так, словно ее вырвали из строя Королевских Мастерских (которые, однако, Ульрик никогда не видел): величавая островерхая крыша, устремленная к небу, толстые, тяжелые опоры, всевозможные помещения, беспрепятственно переходящие друг в друга, – и подмастерье не переставал чесать в затылке, задаваясь вопросом, как же они сумели такое построить, если им предоставили так мало древесины. Мастерская была замечательной и, справедливости ради, выглядела крепкой, но настоящее чудо заключалось в другом. Весь день зеваки тянули шеи из-за забора, и всю ночь Хампель ломал пальцы перед чудом, на которое оказался способен Ульрик.
Мастерская как будто парила.
Я говорю «как будто», потому что сам Ульрик опровергал обвинения (негромкие) в колдовстве, показывал свои планы и тыкал пальцем в нужные места, только вот никто, кроме него, их не понимал. Мастерская не парила над землей, но опиралась на столбы, расположенные таким образом, чтобы их не было видно, с какой стороны ни посмотришь – стороны растворялись в воздухе, и надо было забраться под мастерскую и посмотреть на людей, которые таращились на нее, чтобы разглядеть опоры.
Весь день приходили люди, чтобы поздравить Ульрика, но мальчик не чувствовал радости, так как видел, что отец его подавлен и не спит ночью, слышал доносящиеся из закоулков слова, шепоты, терзания и плач Хампеля. Он услышал, как отец плачет впервые за несколько месяцев после начала строительства моста, когда из-за его ошибки – которую он не признал – только что возведенная часть рухнула вместе с одним рабочим, которого тотчас же поглотила бурлящая, разлившаяся после дождей река. Бедолагу вытащили вечером из-под мельницы в соседнем селе – мертвец остановил ее, застряв в большом деревянном колесе.
– Жози, я десятый плотник, которому поручили строить эту проклятую штуку, но я не думаю, что справлюсь.
– Ты справишься, мой Хампель, как же иначе! Тебя выбрали не просто так.
– Да, но они ошиблись, женщина. Ты видишь, на что способны руки Ульрика? Благодаря ему, Жози, мы стали известными, а не мне. Может, мне стоит взять его с собой, пусть бы помог…
– Даже не думай об этом! – взмолилась женщина. – Там слишком опасно для него. Лучше откажись. Если хочешь, иди завтра и скажи им, что ты не можешь, что это слишком сложно, что над этим изгибом русла никогда не будет моста.
– Я не могу, Жози, я уже слишком глубоко в этом увяз. Денег слишком много, и унижение было бы слишком большим.
– Но…
– Ну ладно, теперь дай мне поработать. Я должен работать…
– А спать не ляжешь?
– Дай мне поработать.
Ульрик слушал эти слова, всегда одни и те же, пусть иной раз они и звучали в другом порядке, и произносили их то более глубоким голосом, то более пискливым, сдерживая комок в горле от подступающих рыданий или горечь в душе. Он подслушивал, прижавшись ухом к стене, и смотрел через окно на новую мастерскую. На следующий день Ульрик пошел к матери и стал просить, чтобы она отпустила его на мост – хоть поглядеть, что там делается, поучиться у отца. Жозефина влепила сыну такую пощечину, что он согнулся пополам, потому что мать нельзя обмануть такой ерундой, и отправила его в свою комнату. Через стену женщина услышала, как он что-то шепчет, задыхаясь от плача.
– С кем ты разговариваешь, Ульрик?
– С Четвертым Ашкиуцэ и Пятым Ашкиуцэ.
– Ох уж эти твои Ашкиуцэ…
Но разве пощечина когда-нибудь успокаивала упрямого ребенка? Подстегиваемый и воодушевленный человечками из опилок, Ульрик оделся посреди ночи, когда мать уже храпела, а отец погрузился в планы, и отправился сам поглядеть на стройку, убедиться в злобности реки, коварстве камней, узнать, как выглядел мост, который разрушал душу его доброго родителя и не давал ему покоя. И, увидев его, Ульрик понял, что труд над этой рекой был того сорта, который ты либо одолеешь, либо он одолеет тебя.
Он провел целый час в оглушающем шуме воды, что текла по каменистому изгибу русла, рисуя в мыслях планы, стараясь все запомнить на будущее, а потом ушел и тайком пробрался в дом и кровать. Из-за стены не доносилось ни звука – отец заснул, уткнувшись лбом в чертежи. Той ночью при свете луны маленький Ульрик начал переносить на бумагу план нового моста.
Ему потребовалось несколько ночей и еще одно тайное путешествие, чтобы все подготовить, и однажды ночью, когда Хампель спал, закинув на стол ноги в ботинках, на опасно накренившемся стуле, словно намереваясь расстроить отца, Ульрик подсунул свои листы между теми, что были разбросаны по всему столу, испещрены каракулями, кляксами, похожими на большие зловещие язвы, и желтыми волдырями из расплавленного воска.
Ульрик никогда не говорил об этом, хотя был убежден, что Хампель знал, кому принадлежали эскизы, но с того дня сын никогда не слышал, чтобы отец плакал – наоборот, тот выглядел более спокойным и безмятежным. Он поздравил сына с мастерской, которая словно парила над землей, и – как вспомнил вдруг Ульрик, ныне склонившийся над планами важнейшего из инженерных сооружений глубоко в брюхе Королевских Мастерских – бросил долгий взгляд, молчаливый и осмысленный, как будто вкладывая в него всю любовь, что хранил в себе; точно так же Ульрик посмотрел на него, но не сказал ни слова, потому что отцу и сыну, как известно, трудно говорить о любви, но для взглядов всегда найдется место (а если нет, надо сделать так, чтобы нашлось).
Но о планах моста, завершенного всего через четыре недели после всего этого, они никогда не говорили, хотя о нем болтали другие, восхваляя бескрайнее мастерство и талант Хампеля из Трей-Рэскручь, который, помимо того что знал свое мастерство настолько глубоко, что стал первым, кому удалось соорудить мост на столь опасном повороте реки, имел еще и славное семя – ибо, как говорили все, Хампель зачал Ульрика, который строит парящие в воздухе хижины (ступайте и посмотрите!). Успех Хампеля принес плоды, поскольку Королевский дом Порты надеялся, что тот мост откроет новые торговые пути, и они облегчат экономику города, подстегнут торговлю, которая обычно избегала этих краев, предпочитая те, что были дружелюбнее, с ровными мостами и дорогами, но располагались гораздо дальше. Ночью Ульрик часто просыпался от металлического звука, с которым считали и пересыпали из одного кошеля в другой деньги, а еще он заметил, что одежда стала лучше, еда – вкуснее. Казалось, все идет отлично, пока однажды на пороге дома не появились четверо мужчин из Порты и попросили увидеть Ульрика.
Жозефина начала трястись и громким голосом спрашивать снова и снова:
– Что опять натворил этот сопляк?.. Что он натворил?..
Хампель принял их в доме с водкой и пирогами, спросил для начала, чего им надо – ведь ребенок легко мог испугаться четырех мужчин, одетых с ног до головы в черное, в кольчугах, со скошенными бородами и руками, мозолистыми от трудов в Королевских Мастерских (или на поле боя?).
