Они предложили безымянному отправиться с ними, и когда пустились в путь по коридору, человек с головой коня с удивлением обнаружил, что тихие звуки живых тел сменились на нечто более механическое, как будто колесики и шкивы приводили в движение машинерию сродни часовой, веревки поднимали противовесы; сотни и тысячи шагов эхом отдавались в стенах коридора, словно огромные миры сдвинулись с места – и кто знает? Может, так оно и было.
Сколько продлилась эта прогулка, человек с головой коня не имел понятия; казалось, они прошли мимо сотен куполов из стекла и хрусталя, и сотни пар глаз смотрели на них из примыкающих коридоров, раздавались сотни шепотов на разных, странных и чуждых языках; он – человек с головой коня – шел один, растерянный без своего талисмана, по проходам и мостикам над водой столь чистой, что у нее не было никакого цвета, и она казалась черной. В конце концов они пришли к тяжелым воротам из древней, ароматной древесины, которые по знаку предводителя процессии открылись посредством сложных механизмов, шкивов и веревок, зубчатых колес, кусающих друг дружку, и навстречу им хлынул свет.
Человеку с головой коня понадобилось несколько мгновений, чтобы вновь прозреть – лучи солнца, повисшего над городом титанических размеров, в котором кипела жизнь, его ослепили. Человек с головой коня находился на утесе, который высился над этим городом, и когда он сумел его разглядеть сквозь застившие глаза слезы, то увидел древнюю столицу, простирающую кварталы, точно руки, к горизонту, обнимающую не’Мир. Безымянный, с его маленькими глазами в маленькой голове, с маленьким умом, сообразным маленькой жизни, никогда не видел подобного великолепия, и его маленькие легкие, словно часовые подле маленького сердца, никогда не вдыхали подобных запахов, как те, что приносил бриз, овевающий высоты, и его кожа, в которую было облачено маленькое тело, никогда не ощущала подобной прохладной жары, подобной жаркой прохлады.
Чем ниже они спускались, тем явственнее камень переходил во все более гладкие, хорошо обработанные ступеньки; процессия змеей вилась к городу под стук подметок, шуршание мантий и звуки движения тел. Безымянный в объятиях свиты не’Людей глядел вдаль, следя за тем, как взмахивают огромными крыльями птицы, кружащие над гигантским сооружением в центре города – полушарием из черной мозаики, чья поверхность как будто все время двигалась, отражая солнечные блики, облака, птиц. Он повернул голову и посмотрел на крепостную стену: та была покрыта такими же плитками черной мозаики, и оберегала метрополию. Казалось, стена местами состоит из частей, способных вращаться. Горизонт расплывался в мареве, и безымянный не мог даже предположить, что находится за ним.
С приближением к городу архитектура постепенно демонстрировала свои истинные лики: улицы и переулки пестрели суетой, органическим снованием и механическим круговоротом, в котором не’Люди куда-то неторопливо шли или ехали в каретах, запряженных странными существами – конями-птицами с десятками, сотнями, тысячами сочленений. На каждом перекрестке камни, наполовину торчащие из земли, смыкались и сдвигались, не давая пройти, а потом, к вящему изумлению безымянного, перекресток сам по себе поворачивался, словно был живым и обладал свободой воли, и улица перед не’Людьми оказывалась той, что надо. Все происходило так, словно местные жители, опираясь на свой тысячелетний страх перед дорогами, которые прерываются, посвятили собственные земли в тайны крестов-перекрестков. Теперь безымянный лучше видел здания, и оказалось, что все они покрыты той же черной мозаикой; двери в их стенах открывались там, где и предположить нельзя – по углам, над головами не’Людей, – и он даже увидел одно здание, которому пришлось сдвинуться в сторону целиком, чтобы многочисленная процессия продолжила путь. Почти достигнув конца ступеней, он посмотрел вверх, на место, откуда начал свой путь, но не смог его увидеть – на той высоте все было укрыто плотным одеялом из облаков, и начало лестницы скрылось, как воспоминание о прошлой жизни. Тотчас же пение горнов заставило его вздрогнуть и оглядеться по сторонам.
Улица, что открылась перед ним, опустела, и по обе стороны выстроились бледные и тощие горнисты, которые возвещали о его прибытии во всю мощь своих невероятных легких, так громко, что горны звучали металлически, резко, на всю столицу не’Мира. Радостные возгласы и аплодисменты одной рукой, двумя, тремя – у кого сколько было, – порхающие в воздухе черные и красные ленточки, грохот барабанов, пробирающий до самой печени. Весь город шумел и кричал, радовался и поклонялся вновь прибывшему.
Он почувствовал прикосновение не’Человека и увидел его пальцы, словно червей на своем плече. Поскольку они стояли очень близко друг к другу, слова пришли вместе с запахом изо рта, изнутри тела.
– Это они тебя восхваляют, человек с головой коня.
И теперь, когда безымянный узнал немного больше о не’Мире, он также понял, что голос не’Человека всегда сопровождался голосом, который ему вторил откуда-то издалека, и еще одним, который звучал где-то рядом, и даже – если прислушаться как следует – еще одним, звучавшим изнутри, как будто обычного человеческого голоса, такого монотонного и банального, не’Человеку было мало. Безымянный уставился на него с недоумением, и это существо ответило, исказив свои черты в гримасе, которая в том мире могла сойти за улыбку:
– Ты выжил в не’Мире, человек с головой коня. Он над тобой насмехался, сломил тебя, уничтожил самое дорогое, но теперь ты его покинул – и вот, гляди, толпа встречает тебя, как святого. Ты слишком сильно пострадал из-за дружбы со святыми из не’Мира, Таушем и Мошу-Таче, но теперь ты дома.
Сказав это, он толкнул безымянного в карету, которая сразу поехала сквозь толпу, не перестающую радостно вопить, свистеть и ликовать. Ребенок с макушкой, покрытой бороздами, в складках которых росли приятные глазу цветы, прыгнул на подножку кареты и протянул руку, чтобы коснуться нового святого. По щекам мальчишки ручьями текли слезы, а глаза лучились беспримесным счастьем. Безымянный почувствовал его прикосновение, и оно показалось уже не холодным, а теплым, ощутил запах изо рта, когда ребенок заговорил, но тот уже не казался отталкивающим, и речи окружающих вселяли теперь не ужас, но глубокое восхищение. Он окинул взглядом свои человеческие одежды, все еще вымазанные в грязи и покрытые червями, и устыдился своего ничтожества, а потом услышал, как не’Человек провозгласил:
– Ты получишь новое одеяние. Ты теперь новый, у тебя нет прошлого.
Процессия достигла небольшой площади, где статуи окружили фонтан из черного мрамора. Журчание воды не могло прорваться сквозь плотную завесу из криков и аплодисментов. Окна открывались и закрывались там, где и нельзя было ожидать, и когда карета выехала на середину площади, она остановилась напротив башни с часами.
Стало тихо.
Могильная тишина воцарилась во всей столице, и лишь издалека доносились приглушенные звуки, как будто за стенами города бились о берег волны – но, как предполагал безымянный, это был всего лишь шум крыльев тех гигантских птиц, что летали кругами над куполом. Молчание продлилось недолго, поскольку начали бить часы, а потом их корпус отодвинулся в сторону под воздействием механизма из колес и шкивов, и из отверстия в башне появилась странная деревянная кукла, повиснув над толпой: брюхатая женщина, чей живот был единственной деталью, сделанной не из дерева, а из прозрачной мембраны, за которой клубились тени. Длинные деревянные руки куклы трепетали, словно от мучительной боли, а потом она внезапно вцепилась ими себе в брюхо – пленка лопнула, и изнутри женщины вылетели сотни черных птиц, похожих на ворон, но с очень длинными лапами. Снизу, из кареты, они выглядели скорее как рой насекомых, чем как стая птиц. Толпа издала радостный рев; безымянный понял, что это добрый знак, и улыбнулся в первый раз после того, как покинул Мир, который уже почти забыл.
