Множество людей собрались на Холме Костей, чтобы принять участие в погребальной церемонии: Нортт попросил, чтобы, когда наступит время, с ним обошлись как принято в ледяном краю, посреди которого стоит город Слой – отделили плоть от костей, отдали диким зверям из лесов и рощ, а кости вымыли и, разбив на осколки, раздали друзьям и близким. Стоя на том холме, Ульрик глядел поверх голов собравшихся, видя далеко, и когда начали звонить колокола, он мог поклясться, что слышал гулкий железный глас колокола из военной башни, который с болью напомнил ему о мгновениях расставания двух влюбленных, прильнувших к забору.
Иной раз, склонившись над Великим Планом, ночью тяжелого труда в Королевских Мастерских, Ульрик смотрел на частицу кости, которую носил на шее в память о Нортте, и прикладывал ее к виску, прося учителя, где бы тот ни находился, подсказать ответы на уравнения, которые привели бы его ближе к Карине.
* * *
Ульрик попытался заснуть, но воспоминания пробирались через его разум, как черви, оставляя после себя экскременты, от которых гнила плоть.
Они не давали ему покоя.
Проснувшись, он заподозрил, что внутри него возник остров
Лекционный зал располагался глубоко в недрах того крыла Купален; воздух там был затхлый, почти как в Больших Купальнях, и занятия проходили в тревожном полумраке. Человек с головой коня сперва пытался выяснить, кем были другие ученики, ожидавшие начала лекции на балконах, среди теней, но у него так ничего и не вышло – каждый входил в лекционный зал через особую дверь, занимал свое место на балконе, рассчитанном на одного человека, и в тишине ждал прибытия Мастера. В зале не было окон, только стеклянный купол высоко над головами – свет, проникающий сквозь него, все сильнее тускнел по мере спуска в чрево помещения. Зал носил имя святой Вавы, которая первой открыла Пороги между не’Миром и над’Миром и преодолела их.
Когда появился Мастер, он выглядел всего лишь далекой черной точкой, которая медленно двигалась во тьме, окружающей кафедру, и так продолжалось несколько недель; однако его голос звучал громко, будто усиленный невидимыми глазу рупорами, и достигал даже самых высоких балконов. Когда он замолкал, человек с головой коня слышал, как колотится сердце в груди, и боялся, как бы этот звук не достиг ушей Мастера, выдав слабость человеческого тела – в чьих венах, к его вящей радости, текло все больше крови над’Человека. Время от времени он поднимал глаза и видел птиц – вроде голубей, но побольше, – которые гнездились в нишах под куполом. Тот представлял собой витраж: святая, рассеченная пополам, взирала на учеников.
Через несколько недель Мастер покинул тени, и весь подиум – с кафедрой, доской, штативами и лабораторными столами – с грохотом поднялся под воздействием шкивов, блоков и канатов. Когда человек с головой коня попытался разглядеть там учителя, то получил строгий выговор через рупоры:
– Не смей смотреть на Мастера!
В те первые месяцы ему не разрешалось глядеть на Мастера, даже когда тот оставлял кафедру и поднимался по ступенькам, которые поскрипывали у него под ногами, обходил балконы, заглядывая ученикам через плечо, так что их пальцы дрожали во время диктовки. Человек с головой коня мог только слышать Мастера: его уверенную поступь по деревянному помосту зала Святой Вавы; то, как он щелкал костяшками во время безмолвного препарирования мыслей; его дыхание – тяжелое, как у астматика, – пока он гулял, словно осенний ветер, между партами; его голос, чистый и твердый, как погруженный в жидкость алмаз, который выцарапывал в их сути историю Тапала, а также догматы о святом и не святом. Он обонял Мастера: когда тот прохаживался по балконам, позади оставался шлейф нафталина и дух веков, проведенных в библиотеке Порты, легкий аромат лимонного парфюма, который, по-видимому, он по капле наносил на свои кожаные одеяния или на запястья, и еще один необычный запах, неподвластный словесному или образному описанию, но именно про него человек с головой коня как-то вечером узнал в таверне недалеко от Купален, что так пахнет лишь этот наставник, в память о мирах, где побывал, – ведь Мастер был первым и пока что единственным, кому удалось в молодости, по слухам, оставившей знаки на его теле и душе, пересечь не только Пороги между Миром и не’Миром, но и те, за которыми лежал меж’Мир. Длинное одеяние Мастера хранило миазмы иных миров, и те одновременно пленяли и пугали всех, кто с ним встречался.
Лекции были странными и повествовали о местах, существах и событиях настолько чуждых человеку с головой коня, что сперва он даже не понимал, с какой стороны за них хвататься и как делать записи. Но со временем он обрел уверенность, свыкся с терминологией над’Мира и с усердием писал конспекты один за другим, пока не вышло так, что у него почти постоянно подушечки пальцев были испачканы в чернилах, словно то была кровь науки. Где-то на затылке конской головы открылся тайный глаз, медленно разлепив веки, и через несколько недель и месяцев обрел силу: теперь он мог смотреть во все стороны и заглядывать внутрь себя, постигая тайны сути за пределами человечьей, словно маяк, обозревающий океанские просторы.
Мастер начал с истории Тапала, рисуя мелом во тьме гигантское тело этого существа, а потом отошел в сторону и подсветил рисунок: распятый в пустоте, Тапал блуждал в черноте доски, и волдыри указывали на раны миров на его плоти, стрела указывала за спину, на место нахождения меж’Мира. Когда во время падения сквозь пустоту Тапал ударялся о то, что было, что есть и могло быть, раны снова и снова открывались, царапины и порезы углублялись, превращались в волдыри, полные измельченных частиц всего, вырванных из небытия и проникших, словно пыль, в тело гиганта.
Потом во время лекций ученики начали углублять свои познания об известных членах титана и, когда зашла речь о ноге, а точнее о стопе, человек с головой коня начал кое-что узнавать и вспоминать фрагменты прошлой жизни, обнаруживая в том волдыре – самом вонючем из всех, по словам Мастера из теней, – места, про которые он узнал когда-то, будучи мальчишкой в обители, учеником старого и приятного наставника. Но какой малозначимой была наука того бедного учителя, знавшего лишь географию и древние легенды Ступни Тапала, в отличие от пугающих сведений Мастера, которому были ведомы еще и душевные регионы, содержавшие самые жуткие пейзажи, а также легенды Исконных. Слушая Мастера, человек с головой коня как будто сам слышал, как свистит ветер, поднимаясь из глубин пропасти, преобразуя все на своем пути в чистую, неослабевающую волю.
Время шло, и безымянный, слушая все новые лекции, все острее чувствовал радость тех историй о встречах между мирами, когда над’Люди попытались отбить свои земли у не’Людей со Ступни Тапала, и ввязались грешным делом в долгую войну с не’Миром. Армии уменьшались, и над’Люди поняли, что надо избрать другой путь: спасение заключалось в святых женщинах и их помощниках, ибо ни разу за все время существования над’Мира не родился в нем святой-мужчина.
У человека с головой коня были дни, полные счастья, когда он наполнялся знаниями, хранившимися в тайне с самого сотворения мира, и каждый такой день обрамляли болезненные часы, на протяжении которых игла торчала из его кожи, а головастики в смятении бились о стекло. Со временем сны, где он в одиночестве бродил по полям и слышал, как его зовет незнакомый голос, уступили место тем, в которых он превращался в огромный маяк посреди бурного океана, и на этот раз сам кричал кому-то, что-то звал из тех далей, где его сияющий взор начинал разгонять туман и тучи.
