В пять лет он все еще был безгласным, в шесть – тоже, а в семь лет мальчик исчез. Да, просто взял и испарился, и никто в селе Гемаскунс его больше не видел. Ну да, он вернулся домой, но спустя много времени, когда все, кто его знал младенцем, уже давным-давно умерли. Но я-то знаю, что случилось с малышом Данко Ферусом. Слушай теперь, что я скажу.
Говорят (но люди слишком многое говорят, так всегда было, и если я начну тебе пересказывать все подряд, с меня семь шкур сойдут, как с луковицы, а повествовать я буду сотней голосов, так что ты совсем запутаешься), что Данко Феруса украл святой из не’Мира, из крепости Гайстерштат, которого позже прозвали Мошу-Таче, но в то время он был молод, полон сил и, прознав, что внутри Данко из над’Мира хранится Слово (ты ведь понимаешь, то самое, Исконное Слово, которое означает одновременно примирение и вражду), прошел через Пороги, что в те времена стояли открытыми, и посреди ночи украл ребенка из родительского дома. Переход вышел таким тяжелым и болезненным для святого из не’Мира, что он, до той поры любивший поболтать и имевший болезненное пристрастие слушать чужую болтовню, утратил в этом паломничестве и голос, и слух, и зрение, тем самым обретя имя Святой Таче, а позднее – Мошу-Таче.
Данко заточили в обители, где жили и другие ученики, и заставили трудиться на мир, которого он не знал и не понимал. Мальчик очень тосковал вдали от дома, ведь душа его оставалась в Гемаскунсе, а тело пребывало в не’Мире, который, как ему казалось, смердел не’Людьми с их бесплодными умствованиями. Он с трудом привык называть их «людьми», как они себя сами называли, плюя в Данко, насмехаясь над ним и обзывая не’Человеком. И все это время они ждали, что он произнесет Слово – а как им стало о нем известно, про то нам неведомо.
Видя, что никто не предложит ему толики любви или заботы, Данко обратился к животным, которые тоже жили в обители, и подружился с ними, глубокой ночью изливая свои невзгоды. Ему больше нравилось проводить время с лошадьми, ибо казалось, что они знают такое, о чем не’Люди, мерзкие чужаки, забыли; что-то такое было в их глазах, словно они смотрели из другого мира – я думаю, и бедный Данко, наверное, считал так же, что хоть тела этих животных пребывали в не’Мире, очи и впрямь глядели из Мира, а почему бы и нет? Он проводил с ними много времени, и как-то ночью решил открыть рот и заговорить. Так он узнал, что обладает голосом, который до той поры не использовал, и ему необычайно понравилось разговаривать – но только на ухо лошадям, которые, могу себе представить, слушали его и переминались с ноги на ногу, а потом засыпали стоя, напитавшись всевозможными словами Данко Феруса, который был нем с не’Людьми, но говорлив со зверьем. Так прошло много времени: днем он горевал и мучился от того, как ученики искали спрятанное внутри него Слово, ночью обретал мир в конюшне, шепча бессловесным тварям все, что хотел и не хотел. Было ли среди того, что он им нашептал по воле или против таковой, Слово – это нам неведомо, Мертвец, но, похоже, когда ученики узнали, чем он занимается, и проследили за ним ночью, то заподозрили, что да, а это значило, что те кони хранили внутри себя секрет, в котором было отказано людям.
И так вышло, что однажды страшной ночью в той обители на Ступне Тапала ученики Мошу-Таче выбрались из своих келий и отправились в конюшню, где начали убивать бедных тварей, насмехаясь и издеваясь над Данко Ферусом, который поместил Слово в лошадей. «Где оно, Данко?» – кричали они, и смеялись, и отрезали по кускам мясо с конских остовов. «Оно тут? Или тут?» Игривость и презрение виднелись в каждом взмахе топором; хрясь, и голову долой. «Может, оно в горле? Где ты его спрятал, Данко? Еще глубже?» – спрашивали они, хохоча, и ломали ребра животным. «Нет, ты его вот сюда засунул!» – и выдирали легкие коня, уже пробитые кинжалом. «Ты им его скормил?» – и вскрывали желудки, чье нечистое содержимое изливалось в сено под ногами.
Тишина ночная вскрылась, смех и гогот учеников пронзили воздух и достигли ушей Данко, который спал в своей келье, ни о чем не подозревая. Он вскочил, побежал к конюшне, не отрывая глаз от прямоугольника открытой двери, через которую струился свет, трепещущий от дрожания факелов, потревоженных лошадиной агонией. Он влетел туда и наткнулся на учеников, которые стали смеяться еще громче, тыкать пальцем в Данко и насмехаться над ним сильнее. «Где твое слово, эй, Данко? Мы его не можем отыскать!» Данко взревел, выдрал у себя с головы клок волос, и глаза его полыхнули от гнева. Он кинулся к отрубленной голове коня и прижал ее к груди – но он не видел, что в этот же самый момент один из учеников по имени Тауш, никудышный бандит, никчемное существо, вскинул топор, чтобы рассечь эту самую голову, и, не будучи в силах вовремя остановиться, он вонзил лезвие глубоко в спину Данко Феруса, который обнимал голову, будто самое ценное, что у него было.
В конюшне воцарилась тишина. Все, чему было суждено умереть, умерло; ученики в ужасе глядели на уродливую рану на спине Данко, и начали дрожать как осиновый лист. И не без причины: в тот самый миг явился Мошу-Таче и узрел бойню, беду, понял, что Данко мертв, а с ним и Слово, которое святой и сам надеялся выведать. Обратил он свой гнев на учеников, прежде всего велев им похоронить Данко, а потом приказал всех убить. Ученики подняли труп Данко и увидели, что он так окоченел, что невозможно было разжать руки и вытащить голову коня из его хватки – поэтому его с ней и похоронили в глубокой яме на краю деревянной обители, а сверху бросили рассеченные останки коней, вылили реки крови, что вытекли из конюшни. Потом они закидали все землей и ушли строем к холму неподалеку, где другие ученики, невиновные, построили несколько виселиц, на которых провинившимся предстояло по очереди умирать, при этом те, кому такой жребий предстоял позже, смотрели на тех, кому он выпал раньше, на гротескный этот спектакль, Мертвец, ибо я не знаю, видел ли ты когда-нибудь, как вылезают глаза из орбит, как багровеет лицо, раздувается язык и твердеет детородный орган, чтобы выплюнуть последнюю каплю семени в бесплодной попытке утвердить миссию жизни. Напоследок оставили Тауша, чтобы он сперва поглядел, как умирают остальные, и уже потом расплатился за свои деяния, но, так уж вышло, каналья вырвался из пут и сумел сбежать, а после затерялся в темном лесу вокруг обители.
Остальные побежали было в погоню за ним, в чащобу, оставив позади груду мертвых тел и нескольких висельников на ветру, но остановились у опушки, когда их факелы осветили десятки, а может и сотни лиц, которые до той поры, прячась под густым пологом тьмы, молча следили за казнью. Кто это был, как думаешь? Жители Гайстерштата, которые в ночи проснулись от шума, доносящегося из обители, пробрались через лес, чтобы узнать, что там происходит – ведь адепты Мошу-Таче обычно были такими скрытными. Они же, увидев, что за ними следили, встали как вкопанные, вернулись к своему Мошу, но тот, потупившись, ушел в келью. Позже все они тоже ушли, и вот так получилось, что Тауш ускользнул – говорили, потом он бродил по Ступне Тапала, притворялся святым и обманывал не’Людей, предавая их доверие.
Но есть еще кое-что, Мертвец: говорят, что среди пробравшихся в лес горожан была и одна наша святая, из над’Мира, которую послали в Гайстерштат с тайной целью узнать, как там Данко, дитя над’Мира – однако увидев, что прибыла она слишком поздно, что бедолагу засыпали горой земли, и ее комья проникли в глубокую рану у него на спине, святая очень опечалилась и, дождавшись следующей ночи, собрала все силы, воскресила Данко, украв дух (то, что мы здесь, в Гемаскунсе, зовем Скырбой) у кого-то из Гайстерштата и вложив его в Данко. Чудо, о котором мы говорим, так ее иссушило, что она даже не видела, как Данко Ферус выбрался из-под груды земли и рассеченных лошадиных трупов – она закрыла глаза и умерла в тот самый миг, когда рука парнишки оттолкнула последний ком земли и появилась в лунном свете. Представь себе, Мертвец, как Данко Ферус выбрался из-под земли, прижимая к груди голову коня, которая уже начала разлагаться, и отправился через лес, по вонючей Ступне Тапала, чтобы мстить за свою погубленную жизнь. Говорят, он все еще там бродит, как безумный, пытаясь воплотить в жизнь то исконное Слово – а он его, не сомневаюсь, знает.
