* * *
Пришел день, когда святому разрешили выйти из храма, поскольку мышцы его ног под заемной кожей достаточно окрепли, а в руках появилась сила, которой хватало, чтобы опираться на костыль из ясеня. Он чувствовал, что ученики следуют по пятам, а прохладный ветерок от биения крыльев ласкал его безволосую голову. Лица в отверстиях в каменной стене улыбнулись, когда Та сделал первый шаг за пределы храма. Он подумал, что находится в знакомом краю, может даже в Лысой Долине, какой она осталась в его болезненных воспоминаниях: повсюду виднелись обломки камней, похожие на гнилые зубы, сухие кусты; небо как будто давило сильней, чем подсказывала святому память. Но журчание по-прежнему скрытой воды напоминало об увиденном на протяжении последних месяцев, и Та, окинув взглядом окружающую пустошь, никак не мог взять в толк, откуда ученики брали свечи, а также молоко и мед, которые давали ему, чтобы вылечить, чтобы он исцелился. Желая вернуться и поговорить с ними, узнать, как им удавалось содержать в полном порядке храм посреди такого безграничного запустения, он увидел, что остался наедине с юношей в серых одеждах, а храм исчез без следа. Теми остатками духа, что в нем еще были, Та попытался хоть что-то понять, но это было невозможно. Храм пропал… Длинные залы, переплетающиеся друг с другом, птицы, холодный и влажный камень; все исчезло. Только вода, по-прежнему незримая, напоминала о жизни, которую он вел до сих пор, и Та испугался, что все это могло быть лишь бредом его вполовину усеченного ума. Он подошел, опираясь на клюку, словно молодой старик, и протянул руку, думая, что она пройдет сквозь тело ученика – ведь тот, определенно, и сам был всего лишь призраком опустошенного духа. Но пальцы уткнулись в ребра парнишки, который улыбнулся, демонстрируя чуть кривые, испорченные зубы. Так или иначе, он был способен на улыбку, полную тепла и любви.
– Не бойся, – сказал парнишка. – Делай как я.
И он отдалился от святого, на мгновение оставив того в одиночестве посреди пустыни. Ученик взобрался на большой осколок камня, ступая босыми ногами по его ужасно острому гребню, и уставился на скалу впереди. Та увидел, как его голова поворачивается чуть налево, чуть направо, а потом, найдя хорошую позицию, ученик на несколько секунд замер, улыбаясь и нацелив взгляд на что-то рядом со скалой, как будто пытаясь, с прищуренными глазами и лбом, изборожденным десятком морщин, что-то запомнить. Когда он спустился с камня, острого, как лезвие топора, святой увидел оставшиеся на гребне кровавые отпечатки подошв. Он проследил за учеником взглядом, пока тот не скрылся из вида за скалой. Та с трудом обошел ее и, увидев, что ученик его там вовсе не ждет, мысленно задался вопросом, что же это за игра такая, и почувствовал себя ужасно одиноким и испуганным. Дрожа и страдая от боли, вызванной спешкой, Та вернулся к камню с заостренным гребнем и, опираясь на костыль, превозмогая боль, сумел босиком забраться на него. Чем выше он поднимался, тем сильнее каменное острие впивалось в плотную кожу подошв. Потекла кровь. Святой со стоном повторил движения ученика – повертел головой так и этак, прищурился и поискал что-нибудь за скалой впереди, а потом внезапно увидел то, что было до сих пор скрыто от его взгляда. Если он смотрел на скалу под определенным – очень точным – углом, то она как будто раздваивалась, образуя проход, когда свет проникал между двумя вершинами. Прищурив глаза еще сильнее, еще немного – самую малость – наклонившись, он увидел, как проход оканчивается вратами, за которыми и виднеется храм, откуда святой вышел не более часа назад. Он в испуге попятился и вытаращил глаза в направлении скалы, но, покинув нужную позицию, увидел, как храм скрылся от его взора.
Та спустился с заостренного камня и поплелся к скале, оставляя след, словно улитка, но не слизистый, а кровавый. Ощупывая холодный камень, принялся обходить его по кругу, и с изумлением осознал, что несколько месяцев прожил в оптической иллюзии. Он вернулся и опять забрался на вершину камня – лезвие без труда отыскало только что проделанные борозды в стопах и погрузилось в них. Тауш наклонился в нужную сторону, немного согнул колени и прищурился. Ну и вот оно: храм вновь предстал перед ним во всем своем каменном великолепии, с крышей из крон деревьев, появившихся словно из ниоткуда, таких странных в пустыне Лысой Долины, с ручьями, чье неустанное журчание он слышал, но лишь теперь сумел увидеть, как они стекают по одной из стен храма изящными водопадами, с сотнями, а может и тысячами птиц всех видов, летающих вокруг, и с теми странными кубами над воротами – они все продолжали и продолжали тереться друг о друга, соприкасаясь влажными сторонами. Святой поглядел, как каменная крошка осыпает порог врат, и спустился с камня-лезвия. Направился в сторону скалы; опустившись на колени, пошарил руками по земле – и нашел кучку свежей каменной крошки. Перешагнул через тайный порог и опять оказался во дворе храма, так аккуратно завернутого в иллюзию. Услышал, как трутся друг о друга камни, как журчит вода и щебечут птицы, и увидел, что ученики ждут его с улыбкой. Та им тоже улыбнулся. Он был дома.
После глубокого и крепкого сна, похожего на великий сон, Та проснулся в ночи и услышал ритмичное постукивание, в аккуратном ритме сопровождающее шуршание босых стоп. Святой открыл глаза, сел на своем ложе и увидел, что посреди комнаты стоит скрюченный старец и смотрит на него.
– Святой, – сказал гость, и несколько птиц, прятавшихся по углам, взлетели. – Ты проснулся.
Та кивнул и попытался спуститься с каменной плиты.
– Нет-нет, – проговорил старец хриплым, надтреснутым голосом. – Не вставай.
Он подошел и помог Та снова лечь на постель из серой холстины, двигаясь так тяжело, словно был старым, как мир.
– Твои уши исцелились, сын мой, так что ты можешь слушать. Твои глаза тоже исцелились, и ты уже начал замечать то, чего другие никогда не видели. Но к тебе еще не вернулся голос, поэтому тебе придется слушать молча. Знай же, святой, что ты находишься у Искателей Ключа из Лысой Долины, чья обитель то невидима, когда свет падает под определенным углом, то видна как на ладони. Так было всегда, еще с тех времен, когда мы отделились от славного Нифы из Альбарены и начали искать Ключ. Мы на этом пути не одиноки, поскольку и обитатели не’Мира – а они, сын мой, между собой называют его над’Миром – ищут Ключ, но тот един и неделим, хоть имеет два лика, ибо он и есть Исконное Слово, которое значит одновременно примирение и вражду. Мы спрятались от всех миров, потому что они нас выслеживают, – да будет тебе известно, среди них нет хороших и плохих, но все они вырваны из Слова Тапала, сеющего любовь или разлад в зависимости от того, как его произнести. Я вытащил тебя из ямы, где ты едва не испустил дух, потому что братья-птицы меня оповестили о том, что в тебе таится перекресток, пусть даже ты сам можешь этого не знать. Да, существуют три дороги, и они пересекаются в тебе, и тот, кто будет долго по ним идти, в конце концов остановится, призадумавшись, на перекрестке твоей души, которая растет – ты не волнуйся, но растет она в трех смыслах, ибо в тебе путь Мошу-Таче, который заботится о повествовании и латает ткань мира, и путь Тауша, который извлекает из себя шнур и дает мертвецу печать для предъявления на заставе, и еще – путь Слова, который ты постигнешь в Лысой Долине благодаря Искателям Ключа. Благословенны твои ученики, святой Тауш, ибо они понесут перекресток внутри себя. Так что и ты неси свой перекресток с гордостью, святой.
[26]
