Старец замолчал и устремил долгий взгляд в пустоту, пытаясь то ли что-то вспомнить, то ли забыть. Потом положил ладонь на руку святому и продолжил:
– То существо, которое ты встретил в Лысой Долине – тварь из не’Мира, которую к нам забросили через вскрытый с той стороны пузырь, и с той поры она бродила по свету, полоумная. Имя этому сильному и безжалостному кретину – Трынтэ-Грэмадэ. Ему несколько сотен лет от роду, и его тяжело поймать, потому что он может принимать любой облик, когда бросает миру вызов и проглатывает его. Мы про него давно знали, еще с той поры, когда первые Искатели обосновались в Долине и построили храм, но встречаться довелось лишь дважды. А может, и чаще, поди разбери, потому что монстра от не монстра можно отличить только по запаху – от него смердит не’Миром, или пахнет над’Миром. Трынтэ-Грэмадэ узнал про тебя и увидел, как ты бродишь по пустыне. Он накинулся на тебя, и вы боролись, и в той стычке, несомненно, ты испытал ужасную боль, а он украл бо´льшую часть твоего облика, сорвал с тебя кожу, выдрал голосовые связки из глотки и железу из пупка, и еще присвоил половину твоей души – а куда он со всем этим отправился потом, нам неведомо.
Старец взял руки святого в свои и коснулся кончиков его пальцев, где вместо ногтей осталась лишь тонкая лиловая кожа.
– Он забрал и твои ногти, чтобы мы не сумели по ним ничего прочитать. Тебе, сын мой, придется самому проверять, что за путь тебя ждет, ибо с этим мы никак не сумеем тебе помочь.
Сказав это, он отпустил руки святого и вышел из кельи. Через несколько минут вошел ученик, и Та с великим изумлением увидел, что парнишка прозрачный – через него было видно коридор, и птицы летали вокруг него, а некоторые прямо через него, как сквозь пустоту.
Парнишка знаком велел святому следовать за собой, и Та встал с каменной плиты, опираясь на костыль, и пошел за учеником. Но покрывало, на котором он лежал, зацепилось и упало, а когда святой наклонился, чтобы поднять его с пыльного пола, то увидел надпись на камне, на котором спал столько времени: там было его имя, аккуратно высеченное долотом и молотком, а под именем – годы жизни.
Он в ужасе прикрыл надпись и повернулся к парнишке, который был уже в коридоре, почти невидимый в тени, только глаза его поблескивали, как стекло, словно приобретая более отчетливую форму в эфемерной голове. Та шел за ним следом, и парнишка время от времени оборачивался и бросал на него улыбчивый, прозрачный взгляд. Они спускались по винтовой лестнице в ранее неведомые подземелья Лысой Долины; от прохлады по телу святого пробегала болезненная дрожь, капли пота, рожденного усилиями, затекали в глаза, и он осторожно одолевал ступеньку за ступенькой. Потом они куда-то пришли, и там оказался длинный коридор, который пришлось одолеть. Та уже устал, но ученик не давал ему передышки, постоянно побуждая сделать еще шаг, и еще, и еще один. Они шли мимо комнат, которые казались одинаковыми – одни и те же двери в камне, одни и те же плиты посередине, – но не имели окон, и десятки свечей и плошек кое-как озаряли учеников, которые чем-то занимались внутри, совершая загадочные, просчитанные жесты. В отличие от его кельи, здесь было много полок, на которых святой, отчаянно щуря глаза, чтобы хоть какие-то формы разглядеть в полумраке, увидел сотни птичьих трупов, маленьких и больших. Время от времени в коридор выходил какой-нибудь ученик, неся в ладонях одну-двух ласточек. Все птицы там, под землей, были мертвыми, а ученики – прозрачными.
Прямо рядом со ступеньками, которые вели еще глубже в сердце земли под храмом, святой заметил несколько закрытых дверей и, приблизившись, провел кончиками пальцев без ногтей по бороздам, вырезанным в дереве – символы были незнакомые, – а потом услышал тихие шепоты и стоны по ту сторону. Эти звуки, как мгновенно решил Та, свидетельствовали не о боли, а об удовольствии, как в те моменты, когда мужчина находится в одиночестве и его чресла горят от страсти. Святой ничего не понял и опечалился всей своей половинчатой душой: проклятый Трынтэ-Грэмадэ лишил его разума, и теперь он не соображает, что происходит вокруг, теперь он может быть лишь глупым свидетелем, чужаком в собственной жизни. Та повернулся к проводнику и мрачно уставился на него, вопрошая, но парнишке явно не терпелось проводить святого еще глубже под землю. Он сделал знак идти следом.
Святой вцепился в толстую веревку, напоминавшую его красный шнур из пупка, – та шла вдоль лестницы, лишь местами озаренной толстыми и короткими свечами, – и стал спускаться, ступенька за ступенькой, словно тень среди теней, падающая от прозрачного юноши, который и сам казался лишь наброском ученика из былых времен. Они спускались долго, и Та часто приходилось останавливаться, чтобы отдышаться; парнишка нетерпеливо ждал возле святого, и свечи виднелись сквозь него. В конце концов, глубокой ночью, хотя под землей это уже не имело значения, они вошли в огромный зал, переделанный из пещеры, и первым, что увидел Та, была пара гигантских каменных кубов, подвешенных будто невидимой рукой над огромным чугунным котлом и постоянно двигающихся. Каменная пыль, что сыпалась с граней, тершихся друг о друга, падала в котел посреди пещеры, и тот почти переполнился. Время от времени среди теней проступали очертания какого-нибудь ученика, он выходил из-за сталагмита и, вытащив пробку на боку котла, позволял тонкой пыли высыпаться в ведро, которое потом уносил во тьму.
Ученик призвал Та приблизиться и знаком велел забраться в котел, а сам шагнул куда-то назад и исчез посреди странных подземных формаций, среди которых, как предполагал святой, сотни глаз наблюдали за каждым его движением. Та вскарабкался на край котла и упал в тонкий, бархатный песок. Погрузился до подбородка, пыль взметнулась вокруг, ослепив его и защекотав ноздри. Он двинулся вперед, к середине котла, ступая как в трансе, в поисках неизвестно чего, пока не задел ногой что-то на дне огромного вместилища. Потом услышал откуда-то издалека стон и плач. Ударился опять, прислушался; плакал кто-то, погруженный в пыль.
Святой собрал все силы, набрал в грудь воздуха, смешанного с пылью, и нырнул в песчаные глубины. Шаря с закрытыми глазами, он начал искать нечто в глубине. Оказавшись во власти пыли, святой отчетливее расслышал плач и понял, что это женский голос. У Та все болело, но он ускорил поиски и, нащупав то ли руку, то ли ногу, потянул. Вытащил тело на свет и, как мог, поддержал так, чтобы верхняя половина была над пылью, которая постепенно осаждалась вокруг, вновь становясь единовластной владычицей котла. Святой оцепенел во второй раз, увидев спасенную женщину: ее глазницы были полны пыли и песка, отчего она казалась слепой, губы пересохли, рот наполнился влажной каменной крошкой; она медленно поворачивала голову из стороны в сторону и выла – тонкая, натянутая кожа на горле как будто мумифицировалась от вечной тяжести песка. Та слышал доносящийся сверху неустанный скрежет камней.
Женщина была нагая, с плоскими и обвисшими грудями, со слабыми и худыми, как у скелета, руками, которыми она хваталась за Та, словно за соломинку. Она попыталась что-то сказать плачущим голосом, но не сумела выдавить из себя ни слова; пыль в ее глазницах потемнела от слез, и появились маленькие бусины грязи; во время этого противостояния святой увидел на животе женщины большой разрез. Рану нанесли давно, и при каждом движении из нее шел гнилостный запах. Святой попытался спросить, что происходит, что с ней, кто она и так далее, но, не считая нескольких одиночных, жалких звуков, не смог ничего произнести. Он поднес ухо к губам женщины, пытаясь понять, что она шепчет. Незнакомка хотела что-то ему поведать. Она повторяла неустанно, очень-очень тихо – как будто в воздухе над ними витало нечто зловредное, способное подслушать, – одно и то же слово.
