– Созерцай смерть! – провозгласил голос, и кто-то бросил ей в карцер охапку высохших растений.
Карина вернулась в свой уголок, где сжалась в комочек, упираясь подбородком в колени и спрятав ладони под ступнями. Измученный голодом и жаждой крошечный над’Человек, созерцающий смерть.
На третий день – или это был четвертый, пятый? – в стене открылась узкая дверь. Карина до сих пор ее не видела, очертания коробки едва выдавались над штукатуркой. Она не стала ждать, но ринулась вперед, думая, что там ждут свежий воздух, свет и свобода, но очутилась в точно такой же комнатушке, только меньшего размера. Дверь у нее за спиной захлопнулась. Ниша над дверью открылась, и оттуда в темницу вывалились трупы телят и крыс, а голос произнес вновь:
– Созерцай смерть!
Карина забилась в угол нового узилища, скорчилась, глядя на то, как смерть трудится над разложением, не покладая невидимых рук, надувая животы, разрывая шкуры, сбивая шерсть в клочья, творя проходы и галереи для червячьих войск. Гниль проникла в ее мысли, которые тоже начали смердеть; она ощутила необъяснимую ненависть ко всему, что с ней случилось: к Ульрику и его тонкому уду, будь они оба прокляты, и к сестре, которая заняла ее место, а потом за это поплатилась.
– Нет! – воскликнула она и дала самой себе пощечину.
Она съежилась и подобралась ближе к груде тухлого мяса и жухлых растений. Сидела рядом долго, чувствуя, как ее Скырба блуждает над этой планетой смерти, словно погасшее солнце. Хотелось есть, пить и спать, но что-то говорило – нет, шептало – нет-нет, – наводило на мысль – нет! Ничто не мешало сделать вывод, что она перестала быть над’Человеком. И Карина в это поверила. Она плакала и смеялась, иной раз одновременно, вдыхая затхлый воздух. Ее разбудили новые шумы, когда люк открылся и перед дверью шмякнулись новые трупы.
– Созерцай смерть! – раздалось с другой стороны.
Она сидела с закрытыми глазами и видела смерть внутри себя, где штукатурка бытия трескалась от перемены температур, когда в Карине сменялись времена года. Где-то к полуночи (или к полудню, или никогда и нигде) другая дверь открылась в одной из стен, и Карина потащилась к выходу, но, едва миновав порог, увидела, что оказалась в комнате, похожей на две предыдущие, но еще меньше. Дверь захлопнулась. Люк открылся. Новая падаль рухнула в каморку. Раздались шаги, но еще до того, как прозвучали слова, Карина яростно выкрикнула:
– Созерцай смерть!
Никто ничего не сказал; люк закрылся. Карина осталась наедине с одиннадцатью трупами кроликов. Она их пересчитала, разложив на полу, друг за дружкой, а потом начала составлять геометрические фигуры: тельца вдоль стен, вырванные глаза – по углам, и все время ей мнилось, что надо переложить некогда живые части на новое место. Смрад царил и внутри Карины, и вне ее. Над’Мир превратился в отблеск в глазу мертвого зверя, проступающий в зыбком свете плошки, масло и спички для которой она иногда получала через ту же нишу в стене.
– Созерцай смерть! – раздалось опять, и новая гнилостная волна захлестнула комнату.
Карина уже изучила механику и ритм этих подземелий, и теперь вперила взгляд в одну из стен, где должна была открыться дверь, но в конце концов задремала. Ей ничего не снилось. Сны закончились. Когда она проснулась, достаточно было протянуть руку, чтобы погладить зайцев, сваленных грудой у двери, – такой маленькой была эта комната. Она закрыла глаза и, когда опять разлепила веки, то оказалось, что дверь уже открыта, а за дверью – груда гнилого мяса и растений, ждет ее, и над всем витает голос из ниоткуда.
– Созерцай смерть!
Новая комната была еще меньше. Карина вытягивала руку – и пальцы выгибались, утыкаясь в противоположную стену. Гора падали касалась ее коленей и живота. В локте от ее лица черви возводили свои недолго живущие империи.
Карина, сломленная голодом и жаждой, ощутила необходимость что-то сделать, что угодно, и потому начала петь – она пела и насвистывала допоздна, когда у нее за спиной открылась новая дверь, и девушка втиснулась в еще одну комнату, на этот раз такую маленькую, что ей даже негде было повернуться. С потолка шириной в несколько ладоней дождем посыпались крысиные трупики и заполнили все свободное пространство до самого ее подбородка.
– Созерцай смерть!
И пока Карина – глубоко дыша, со слипающимися веками – стояла, погруженная в гниль, и созерцала смерть, люк открылся опять, на краткий миг, и прямо перед ее носом упал труп белой крысы. К морде была привязана записка. Карина с трудом высвободила руки из-под падали; между пальцами неустанно сочилась липкая слизь, которая выделялась из каждого трупа, и так по капле прирастала незримая лужа у ее ног. Она развернула записку и прочитала:
Ульрик в Башне. Поймали, когда тебя искал. Тоже заперт.
Записка не была подписана, но Карина без труда узнала руку Фары, которая поспешно нацарапала эти слова; она ощутила не только страх подруги, но и смелость. Ослабевшая от голода и жажды, втайне умирающая в глубине собственного тела, которое упрямо сопротивлялось началу конца, Карина опять расслабилась среди крыс.
Закрыв глаза, она попыталась вспомнить лицо Ульрика, но не сумела. Его отдельные черты то ускользали, то удлинялись и деформировались, а в конце концов исчезали совсем, и Карине оставался образ с дырами, словно луна с ее глубоким Оком. Только опилки никуда не девались: они усеивали липкую плоть мертвых крыс, как последний снег зимы, наступившей внутри нее. Карина проглотила записку и почувствовала, как слова растворяются в ее теле.
Она попыталась вспомнить Алану и отца, старушку из глубин дома, мертвую, но не совсем – и того человечка в полости ее живота, что пытался встретиться с ней взглядом и признать тем самым свою ошибку. Все было как в тумане, все от нее ускользало, убегало и насмехалось, растворяясь в бурлящих чувствах, что заняли место образов. Даже дорогую Фару, которую Карина видела так недавно, она не могла сотворить в уме, и, в панике, на какую еще хватало сил, поняла, что и собственное лицо стерлось из ее памяти. Она забыла, как выглядит, и попыталась посмотреться, словно в зеркало, в маленький глаз белой крысы, но единственная плошка, хорошенько запрятанная в нишу над головой, давала слишком мало света.
Она решила со всем покончить побыстрее, до срока, и начала биться лбом о дверь.
– Созерцай смерть! – раздалось над нею.
Карина билась и видела кусочки кожи, которые оставались на железной двери. Она кричала и колотилась, и свежая кровь капала на трупы, но там, куда она попадала, ничего не росло.
– Созерцай смерть! – доносилось отовсюду, и туман вокруг Карины сгущался.
Она схватила крысиные трупы и впилась зубами в их гнилую плоть, думая, что так, поглощая мертвечину вокруг себя, ускорит собственную смерть. Желудок взбунтовался и изверг все обратно. Но и после приступов неудержимой рвоты она не унялась. Кусала, глотала и пила с неимоверным отвращением соки, в которых плавали черви, вырванные из своего царства; ее рвало, а она ела, рвало, а она глотала, рвало, и она теряла сознание.
