— Зачем ты поднялся? — спросил я, расправляя футболку. Хэчжин сделал такое выражение лица, будто вспомнил, зачем пришел. Его робость и удивление испарились.
— Ты это видел?
Это? Я оставил что-то в гостиной? Или на кухне? Или в прихожей?
— О чем ты?
Я опустил взгляд и внимательно посмотрел на предмет, зажатый в ладони Хэчжина. Судя по цвету и форме, это была беспроводная мышь. Затем я посмотрел на Хэчжина и попытался прочитать выражение на его лице. Я почувствовал, что Хэчжин изо всех сил пытается казаться безразличным, но его большие добрые бычьи глаза не могли скрыть его настроения. Как специалист по дешифровке выражения лица Хэчжина, я мог быть уверен, что его глаза улыбались.
— Ты выскочил из комнаты не потому, что ты это увидел? — спросил Хэджин. Мой мозг продолжал судорожно работать: что это за «это», которое мы могли одновременно увидеть — он на нижнем, а я на верхнем этаже? Я перебрал в голове все предметы, которые только что рассматривал на столе. Ни один из них не мог быть связан с бычьей улыбкой Хэчжина.
— Я не угадал? — Хэчжин слегка наклонил голову. Я скрестил руки на груди и немного расставил ноги. Тем самым давая ему понять: говори, хватит расспросов.
— Тогда почему ты, как ошпаренный, выскочил из комнаты?
Сегодня утром я был похож на медлительного медведя. В поисках простого оправдания я каждый раз опаздывал на один шаг.
— Я проголодался. Подумал, что надо поесть.
— Ты что до сих пор ничего не ел? — По лицу Хэчжина было видно, что он жалеет меня. Это выражение мне опять не понравилось, потому что в нем угадывалось его намерение вызвать меня на разговор.
— А зачем ты поднялся?
— Ааа… — только и произнес он и замолчал. Мои руки так и чесались от желания схватить то, что Хэчжин держал в руке, и узнать, что же это.
— Я еле дождался, минуты считал, — наконец заговорил Хэчжин, — слышал, что объявят ровно в полдень.
Хэчжин поднял руку с мышкой и кликнул ей несколько раз: раз, два, три…
— Поздравляю! — Хэчжин переложил мышь в левую руку и протянул мне для рукопожатия правую. Я тупо хлопал глазами. Что?
— Ты чего? Почему не реагируешь, я же тебя поздравляю?
Мои скрещенные руки разомкнулись и упали вниз. Щеки перекосило, губы плотно сжались. Теперь мне стало ясно — объявили результаты государственного экзамена.
— Хан Ючжин! — Хэчжин поводил перед моим лицом рукой с мышью. Похоже, он решил, что я остолбенел от радости или никак не могу поверить в происходящее, так истолковав мою заторможенную реакцию. Если бы вчера ночью ничего не случилось, если бы моя жизнь была прежней, возможно, он был бы прав. Действительно, вся моя студенческая жизнь была нацелена только на этот экзамен. Я еле-еле выдавил из себя:
— Как ты узнал?
— Ну, а как ты думаешь? Конечно, по твоему экзаменационному номеру.
Я посмотрел на него с подозрением. Откуда ты знаешь мой экзаменационный номер?
— Ты что, забыл? В день, когда ты получил номер, я его сфотографировал.
Точно. Хэчжин очень любил делать снимки на память. В тот день он поставил меня у стены в гостиной и, заставив держать номер под подбородком, снял меня в профиль и в анфас, как на магшоте.
— Молодец! Горжусь тобой.
Хэчжин схватил и потряс мою опущенную руку. С каждым рывком передо мной возникала и исчезала мама. Мама, которая бросалась на меня с бритвой. Мама, которая лежала в луже крови с перерезанным горлом. Мама, которую я обернул пледом и отнес на крышу. Мама, которая лежала на качелях. Мама, которую я положил в стол на крыше.
— Молодец!
Хэчжин отпустил мою руку и обнял меня за плечи. Похлопывая меня по спине, он добавил:
— Я правда очень тобой горжусь.
Я все больше и больше впадал в ступор. Я не мог реагировать, даже рта открыть не мог. Мне казалось, что, открой я рот, наговорю много глупостей. А еще хуже — расплачусь. Так драматически я ощутил, что моя жизнь кончена. У меня было такое ощущение, будто кусок льда размером с кулак проскользнул по горлу вниз и из живота начал подниматься холод.
— Ты что, плачешь? — Хэчжин отошел на шаг назад и наклонил голову, всматриваясь мне в лицо.
— Ты так сильно рад?
Я опустил глаза. Да, я рад. Даже плакать от этого хочется. Плакать, плакать, а потом бы умереть.
— Когда я увидел, что ты прошел, я сразу почувствовал, каково тебе сейчас. Понял, почему ты вдруг сделал генеральную уборку. Мне даже стало тебя жаль — всегда такой хладнокровный, но тоже не выдержал напряжения. Ты даже на соревнованиях по плаванию, каким бы серьезным оно ни было и каким бы сильным ни был противник, никогда так себя не вел. Всегда был спокоен, словно на тренировке. Насколько ты, должно быть, был напряжен, раз начал убираться, чего ты никогда не делал.
Да, это правда. Когда-то я был очень спокойным. Я никогда не испытывал напряжения и не дрожал на соревнованиях. В воде я всегда был сильнейшим. А когда закончил с плаваньем, всегда был образцовым студентом. До сих пор до самого окончания юридического факультета я был в этой категории. Любая мама гордилась бы мной. Я был таким, потому что меня учили, что так правильно. И учила меня этому мама, а не кто иной.
Если ты кого-то толкнешь, то и тебя толкнут. Таков закон жизни. Правильный путь — не толкать, тогда никто не толкнет в ответ.
Я был уверен, что до сих пор жил правильно. И уличной крысы не пнул. Мама же не слепая, она должна была это знать. По крайней мере, я так думал. Однако почему мама вчера так странно себя повела? Почему она пнула меня, как мышь? Я и представить себе не мог, чем это можно объяснить.
— Может, сперва позвонишь маме? — спросил Хэчжин. Я кивнул головой, но не двигался.
— Что ты стоишь? Позвони. Представь, как мама сейчас переживает и молится за тебя.
Хэчжин, похоже, решил, что мою уборку и мамин ретрит объясняет одна причина. Он засунул руки в карманы штанов и спокойно смотрел на меня, всем своим видом говоря о том, что он очень хочет разделить эту радость вместе со мной и мамой. Я, конечно, тоже хотел бы этого — ведь мы семья. Жаль, что я ничего не мог сделать, чтобы осуществить его мечту. Насколько я сожалел, настолько грубо и ответил:
— Иди вниз, а я пока позвоню.
— Ладно, хорошо.
Однако Хэчжин не двигался, было видно, что он меня изучает.
— Ты что, болен? А может быть… ты пропустил прием лекарства?
Судя по его тону, он намекал на припадок. Он задал вопрос очень осторожно, словно слово «лекарство» могло ранить меня, как нож. Он оказался прав. Ко мне вновь вернулся страх перед припадком, о котором я на какое-то время забыл. Уже четвертый день я не принимал лекарство.
