— Вы знакомы? — нарушила молчание мама. — У вас одинаковая школьная форма.
Я ничего не ответил, глядя на Хэчжина, который ничего не успел сказать, потому что его позвал старик и его внимание сразу переключилось на дедушку.
— Что ты там стоишь? Позови медсестру. Твой дедушка умирает.
В тот день я так и не поехал в больницу к тете. Дедушку перевели в палату в восемь вечера. Мама добровольно взяла на себя все хлопоты со страховкой. Она попросила найти для него лучшую палату, старалась, чтобы операцию назначили на ближайшее время, сама помогала возить его на каталке на рентген и на анализы, а потом назад в палату. Я видел ее насквозь — она не хотела расставаться с Хэчжином, хотела показать ему, какая она на самом деле. Я сломала твоему дедушке ногу, но я не такой уж плохой человек.
— Ючжин, ты с ним знаком? — спросила меня мама по дороге домой. Я подтвердил. Было видно, что мама хочет еще что-то от меня услышать, но я не поддержал разговор. Мне не хотелось давать ей то, чего она от меня ожидала.
— Вы учитесь в одном классе?
— Да.
— А вы дружите?
— Да.
— Он высокий, наверно, тоже сидит на заднем ряду?
— Да.
— И вы тем не менее не общаетесь?
— Да.
А что такого — если сидим рядом, обязательно должны дружить? Этого что, требует конституция?
— Он с тобой не разговаривает?
— Нет.
— Ты тоже?
— Да.
Мама кивнула головой и умолкла. Мыслями она была где-то далеко. Даже когда мы вернулись домой и я пожелал ей спокойной ночи, она все еще пребывала в задумчивости.
Оглядываясь на прошедшие десять лет, очевидно, что Хэчжин был для мамы не Хэчжином, а Юмином. Поэтому было бы вполне естественно, если бы она поведала ему свои тайны. Вопрос заключался в другом: мог ли их хранить Хэчжин? Его было видно насквозь, как на рентгене. Он не умел скрывать то, что творилось у него внутри. Если бы она ему рассказала, то это сразу стало бы явным. Я читал Хэчжина, как раскрытую книгу, и из прочитанного мной сегодня я сделал вывод.
Он ничего не знает.
Тетрадь была оставлена не для Хэчжина. Вряд ли мама не уничтожила ее из-за нехватки времени или не решив, как это сделать. Она могла бы сжечь ее в жаровне на крыше. Там бы эта тетрадь за несколько минут превратилась в пепел. Тут я вспомнил человека, которому мама звонила вчера ночью после Хэчжина. Может быть, именно тетя знала обо мне все…
Я начал подробно вспоминать утренний телефонный разговор с ней. Мне не показалось, что она знает что-то особенное. Своими вопросами она сама пыталась что-то у меня разузнать. Почему она так себя вела? Вчера ночью мама разговаривала с ней в 1:31. В это время мама вернулась домой после того, как ездила на машине в поисках меня. О чем они разговаривали в течение трех минут? Рассказала ли она тете о том, чему стала свидетелем, советовалась ли с ней, что делать? Я сразу сделал вывод, что нет. Иначе тетя вряд ли до сих пор сидела бы молча. Она бы сразу заявила в полицию, и вместе с полицейскими ворвалась бы в наш дом.
Голова раскалывалась. Мысли путались, я не мог даже вспомнить, что хотел вспомнить. Меня мучило запоздалое сожаление. Почему я вернулся домой? Если бы я не вернулся, мама была бы жива. Вернись я хоть чуточку позже, может быть, все было бы по-другому.
Я убрал руку от тетради и, раскрыв ладонь, смотрел на нее, словно видел в первый раз. Двадцать семь костей, двадцать семь суставов, сто двадцать три связки, тридцать четыре мышцы, пять отпечатков пальцев, которыми чувствуешь прикосновение. Рука, которой я ел, мылся, ощущал струи воды и трогал то, что мне дорого. Рука, в одну ночь превратившаяся в орудие убийства.
Я пытался думать. О моей жизни, которая на двадцать шестом году пережила кораблекрушение, о декабре, который стоял за окном, о том, что я мог и не мог больше сделать. Ни одна молитва не могла меня спасти. Надежда, словно скользкое мыло, выпала из руки. Меня душил страх — тяжелый, как морское давление, холодный, как западный ветер, — отчаянный страх из-за невозможности повернуть время вспять и все изменить.
Несколько часов назад я твердо верил, что должен все узнать. Не гадать, а услышать из первых уст — лично от меня. Я верил, что должен смотреть на себя прямо. Хэлло мог преспокойно существовать дальше, не зная, кто он такой, а я, как-никак, человек, поэтому не мог продолжать жить, не поняв, кто я и что я натворил. Только теперь я осознал, что все это было ни к чему. Что бы я ни узнал, что бы ни сделал, жить дальше было невозможно. Мне стало обидно от того, что мама поставила меня в такое положение.
Надо было тебе потерпеть, пусть даже ты была очень сердита. Надо было подавить в себе гнев и осуществить свой план. Надо было посадить меня в машину и сразу броситься в море. Тогда все бы осталось как есть, и я бы ничего не узнал, тогда я не смотрел бы на себя с такой болью и отчаяньем, не встретился бы лицом к лицу с врагом внутри меня, который разрушил мою жизнь.
Я прислонился щекой к столу и полностью расслабился, словно нокаутированный боксер. Закрыв глаза, я услышал скрип пустых качелей, доносившийся с крыши. Скрип, скрип… Я резко открыл глаза. Этот звук раздавался не из-за спины. Это был не скрип качелей. Звонил домофон. Я взглянул на часы на столе. 9:00.
Кто бы это мог быть так поздно? Вряд ли Хэчжин, тогда это тетя? Или охранник? Или хозяйка Хэлло с двадцать второго этажа? Вернулась домой и обнаружила, что забыла дома ключ от двери, вот и звонит нам. Такое бывало не редко. Даже со мной пару раз случалось.
Звонок был очень настойчивым. Я убрал в ящик разложенные на столе вещи, спустился вниз и подошел к домофону, который продолжал звонить. Как я и предполагал, звонили не из коридора у квартиры, а снизу подъезда. Но это оказалась не мамочка Хэлло. Когда я включил на домофоне экран, на нем появилось незнакомое лицо — мужчина в черной кепке и черной куртке.
— Кто там? — спросил я, нажав кнопку ответа. Мужчина отошел на шаг назад и выпрямился.
— Поступило заявление. Откройте, пожалуйста, дверь.
Рядом с ним я увидел еще одного мужчина в такой же форме. Это были полицейские. По щекам побежали мурашки. Перед глазами быстро проплыло лицо Брюхана. Над головой раздался голос мамы. Что будешь делать теперь?
Я убрал руку от домофона и сделал шаг назад. Действительно. Что мне теперь делать? Убежать? Сдаться? Или покончить с собой?
Глава III
Хищник
— Мы из полицейского участка Кундо. Разрешите войти.
Подтолкнув меня, полицейский вошел в прихожую. Он выглядел молодо — максимум тридцать с небольшим. Другой полицейский был примерно его ровесником. Они, конечно, не достали наручники, но вели себя так, будто прибыли на место преступления, чтобы поймать преступника с поличным. Выражение их лиц и наглое поведение говорили именно об этом.
