Я бессильно пала на колени перед статуей Богоматери и молила: «Мать, премудрая мать, что мне делать?»
Помню, я очень долго боролся с тетей. Примерно около двух месяцев после того, как мама запретила мне ходить в бассейн из-за случая с коробкой брата. После переезда в Инчхон я стоял перед выбором снова заниматься плаванием или бросить, тогда мама предложила мне сделку. Она разрешит мне ходить в бассейн, если я буду добровольно и старательно проходить лечение. Я принял ее условие, и можно сказать, что тетя в конце концов победила.
Я спустился вниз. Стирка уже давно закончилась, я переключил на сушку, достал из холодильника бутылку воды и вернулся в комнату. Следующая запись была за июнь.
3 июня. Суббота.
Прошло сорок девять дней после смерти Юмина и мужа. После ранней утренней службы я посадила Ючжина в машину. Хэвон и отец настаивали поехать вместе с нами, но я отказалась. Я хотела остаться с ним наедине. Я должна побороть в себе все, что кипит внутри, если я хочу и дальше с ним жить. Я надеялась, что эта короткая поездка станет определенной вехой.
Заехав на цветочный рынок в районе Сочходон, я без остановки поехала в сторону города Мокпхо. Он тенью сидел рядом. Ему, конечно, было тяжело, но он не двигался и все время молчал. Даже не говорил, когда был голоден или хотел в туалет. Вжавшись в сиденье, он смотрел в окно или собирал кубик Рубика.
Вдруг я вспомнила, что ни разу не сажала Ючжина рядом с собой. Когда я была за рулем, на соседнем сиденье сидел либо муж, либо Юмин. Мне больше нравилось, когда рядом был Юмин. Он всегда отвлекал меня всякой болтовней, и я не чувствовала усталости, даже когда мы ехали далеко. Я никогда не обращала внимание на Ючжина, который сидел на заднем сиденье. Только сейчас, когда Юмина не стало, я остро ощутила, какой же Ючжин тихий ребенок. Я вспомнила слова Хэвон: «Ючжину нужно что-то особенное, чтобы его сердце забилось быстрее. Мне страшно, потому что я не знаю, что же это».
Дорога до порта Мокпхо заняла больше пяти часов. Мы еле-еле успели сесть на паром, ходивший только раз в день. На острове уже наступило лето. Со стороны мутного моря, которое поглотило моего мужа и Юмина, дул жаркий и влажный ветер. На горизонте надвигались грозовые тучи, и нежно-зеленый лес становился все темнее и темнее. На сибирских яблонях, которые скученно росли тут и там, уже облетели цветы и завязались зеленые плоды. Все было таким безмятежным, что я чуть не расплакалась.
Я остановила машину во дворе пансиона, навстречу нам выбежал администратор. Он проводил нас в домик, где мы останавливались раньше. Две чистые аккуратные спальни, маленькая длинная гостиная, фотография заката на стене, терраса, откуда виднелась колокольня. Все было как в прошлый раз, только намного тише. Даже не было слышно колокола, издававшего звон от ветра.
Я распаковала вещи и аккуратно разложила их. Затем мы вышли из здания — он с букетом хризантем, а я с коробкой в руках. Мы шли по дороге вдоль леса, которая раньше казалось мне такой длинной, будто ее никогда не пройти до конца, но сегодня мы быстро, как до соседней деревни, добрались до места назначения. Мы шли медленно, почти прогулочным шагом, но дошли до обрыва всего за двадцать минут. Вечернее солнце уже садилось за серый каменный остров.
Я открыла ящик и вынула оттуда одежду Юмина и мужа. Несколько дней назад, когда я разбирала их вещи, я отложила красную куртку, которую больше всего любил Юмин, и темно-синий пиджак, который муж носил чаще всего. Я чиркнула зажигалкой, пламя сильно вспыхнуло, раздуваемое западным ветром. Сидя возле огня, я вспомнила один летний день десять лет назад.
В тот день я узнала, что у меня есть дар делать детей. Три месяца спустя после того, как я родила Юмина, я забеременела Ючжином. Юмина я зачала в самую первую ночь, которую провела с моим мужем, еще до свадьбы, а Ючжина — после первой близости после родов. Я думала тогда, что не забеременею, поскольку еще кормила малыша грудью, но залетела.
У меня было плохое настроение. Не просто плохое, а отвратительное. Муж, который был единственным сыном в семье, был очень рад, но я была другая. В то время муж только начал бизнес по импорту мебели, а я работала редактором в издательстве и набиралась опыта. Родив второго ребенка, мне, возможно, пришлось бы полностью оставить работу. Мне было ужасно грустно, казалось, что я состарюсь, пока буду заниматься детьми. Несколько дней я мучилась, размышляя, сохранить ребенка или нет.
Но утром, отправляясь в клинику на аборт, я повстречала их. В момент, когда я покормила Юмина, и он уснул, за окном раздалось кошачье мяуканье. Я вышла на террасу и выглянула на улицу. У ограды, мяукая, сидела белая кошка. У нее не было хвоста и уха. Словно кто-то отрезал их огромными ножницами.
Я пошла на кухню и открыла банку с тунцом. Положила в миску оставшийся рис, смешала его с рыбой и вышла на улицу. Когда я появилась, Беляночка попятилась на два шага назад. Она и боялась, и ожидала чего-то. Я поставила миску у ограды и, отойдя на несколько шагов, прошептала: «Иди поешь».
Кошка боязливо подошла к миске. Она была среднего размера: не котенок, но еще и не кошка. Живот почти вжимался в спину. Я подумала, что от недоедания она толком не могла расти. Лапы совсем тонкие, как сухие палочки, шрам на лбу и перекошенная мордочка. Длинный разрез воспаленных от болезни глаз. Она, наверно, толком и не видела ничего и могла легко погибнуть, переходя через улицу. Я вся распереживалась. Какой урод сотворил с ней такое? Меня душила жалость к кошке и злость к тому жестокому человеку.
Беляночка переводила взгляд с миски на меня. Когда я отошла на шаг, она подошла к еде. Ткнув в миску носом, она понюхала ее содержимое, тут же подняла мордочку и замяукала еще громче. Я переживала, что она разбудит Юмина. Думала, что мое угощение пришлось ей не по вкусу или она не голодна, хотя живот вжался в спину.
Мяуканье становилось все громче и громче, как у мартовского кота. Только когда из-за угла ограды появилась полосатая кошка, я поняла, что Беляночка кого-то звала. Она отошла назад и наблюдала, как Полосатая полностью съела все, что было в миске. Пока она ела, Беляночка поглядывала на меня. Только в этот момент я заметила у нее под животом соски. Полосатая была котенком Беляночки. Казалось, она впервые ела что-то, кроме материнского молока, если, конечно, в худосочном теле Беляночки, не отличающемся от котенка, оно вообще было. Можно было подумать, что котенок родил котенка.
Через некоторое время Полосатая отошла от миски, и только тогда к ней приблизилась Беляночка. Она вылизала языком миску, где не осталось ни рисинки и, подняв голову, посмотрела на меня. Голодные синие глаза говорили: «А для меня еще риса не найдется?».
Ни риса, ни консервов не осталось. Не было даже супа с морской капустой. Я несколько дней не ходила в магазин, и холодильник был пустым. Я покачала головой. Больше ничего нет, извини.
Мне показалось, что Беляночка поняла меня и пошла восвояси с радостной и сытой Полосатой. Глядя им вслед, я испытала очень сложное чувство. Удивление от того, что после такого жестокого насилия кошка выжила и при этом родила котенка. Грусть от того, что она ходит и клянчит еду для своего котенка-переростка. Восхищение ее терпением, когда она, подавив в себе чувство голода, ждала, пока поест ее детеныш.
