Я чувствовал себя так, словно уселся на горку, откуда прямиком можно скатиться в ад. Из ящика я достал тетрадь и нашел место, на котором остановился вчера.
Социопат. Хищник. От такого удара в моей голове потемнело. В этот момент промелькнули глаза Ючжина, которые я увидела в тот день, когда позвала его. Глаза, которые смотрели на меня, когда мы стояли с ним перед колокольней. Глаза разъяренного зверя с черными расширенными зрачками, сверкающие горящим пламенем.
Хэвон сказала, что хищник видит мир иначе, чем обычные люди. Он не боится, не беспокоится, не чувствует угрызений совести и не сочувствует. При этом он, словно дух, точно читает чувства других людей. Это врожденное.
Мне очень хотелось заткнуть уши. Я чуть не закричала, что этого не может быть. Почему это случилось с моим ребенком…?
Хэвон сказала, что события «того дня» произошли не случайно. Этот «проступок» Ючжин совершил, будучи хищником. Если все так и оставить, то это повторится. Она велела мне пойти в полицию и рассказать правду. Она сказала, что медицинская помощь должна сопровождаться изоляцией.
Изоляция. Я невольно крепко впилась руками в колена, еле сдерживая себя, чтобы не вскочить со стула. Ошибка трехлетней давности не должна повториться. Но и правду сказать я не могла. Кем бы, по словам Хэвон, ни являлся Ючжин, он — мой сын. Я должна за него отвечать. Я должна его защищать. Любым способом я должна помочь ему жить нормальной жизнью.
Я умоляла Хэвон. Говорила, что сделаю все, что она скажет, что ручаюсь за него своей жизнью. Обещала, что переживу его, что буду отвечать за него до конца. В доказательство своего обещания, если бы это помогло переубедить Хэвон, я готова была достать из груди свое сердце.
Хэвон согласилась начать лечение при одном условии, что я ни в коем случае не буду скрывать от нее ничего, что касается Ючжина.
Хэвон сказала, что лечение будет долгим, возможно даже растянется на всю жизнь. Лекарства, терапия, гипноз, когнитивная терапия, групповая терапия. Она заверила меня, что испробует все методы лечения, но не может дать гарантию, что это поможет. Говорить о чем-то будет возможно только тогда, когда Ючжину исполнится сорок, даже если до этого будет казаться, что у него, благодаря лечению, больше нет проблем. Она добавила, что по статистике такие состояния потихоньку смягчаются примерно после сорока.
Хэвон сказала, что цель лечения — не учить его моральным правилам. Это вообще невозможно — он просто не может понять, что хорошо, что плохо, как ему ни объясняй. Самый лучший метод помогать ему — понять, что ему выгодно, а что нет. И велела мне вести себя с ним также.
Я вся дрожала, словно меня бил озноб. Хотя Хэвон обещала помочь, я не видела никакого просвета. Было очень страшно, непонятно и безнадежно. Смогу ли я поступить, как сказала Хэвон? Смогу ли я забыть те события? Смогу ли любить Ючжина, как раньше? Меня охватил страх, который был больше моего отчаяния.
Я пристально смотрел на последнее предложение. Страшно было не только маме. Я боялся перевернуть страницу. Мне тоже было страшно, хотя я не понимал, чего боюсь, и вместе с тем удивительно, что я еще до сих пор чего-то боюсь, хотя уже со всем смирился. Несмотря на страх, я не мог не читать дальше. Все равно что плыть на корабле посреди Тихого океана, испытывая морскую болезнь, и не иметь возможности сойти на берег.
30 апреля. Воскресенье.
Ючжин спит. Беззаботно, мирно спит. А меня по-прежнему мучит бессонница. Хотя с того дня прошло уже полмесяца. За это время я уволилась из издательства и почти целые дни проводила дома — ходила в магазин, готовила для Ючжина и стирала ему одежду. Больше ничего не делала. Не убиралась, не мылась и даже не отвечала на звонки и не встречалась с людьми.
После похорон родители мужа сразу вернулись на Филиппины. С того же времени я не встречалась с моим отцом и с Хэвон. Я проводила все время, просто тупо сидя в комнате Юмина. Словно поезд, который двигается по бесконечным рельсам. Часы в голове все время возвращались на шестнадцатое апреля. Если бы мы не отправились тогда в путешествие, чем бы все это закончилось? Могли бы мы продолжать спокойно жить?
Это была семейная поездка впервые за три года. В честь одиннадцатой годовщины нашей с мужем свадьбы. Еще до отправления я была сильно взволнована. Мы четыре часа ехали на машине, затем больше часа плыли на пароме, но я не чувствовала усталости. В тот момент я была уверена, что все идет хорошо. Бизнес мужа, несмотря на экономический кризис в стране, постепенно развивался, а меня повысили в начальники отдела европейской литературы. Люди удивлялись, как я успеваю работать и параллельно растить двух мальчиков-погодков. Однако моя жизнь была не такой трудной, как они думали. Мальчики росли каждый по-своему. Я любила сравнивать их с цветами. Юмин, светлый и теплый, но при этом торопливый и неаккуратный — оранжевый. А Ючжин, спокойный, воспитанный и хладнокровный — синий.
Пока Юмин бегал по палубе и пугал отца, Ючжин сидел в каюте и молча смотрел на море. Только когда мы добрались до острова, он впервые открыл рот и спросил, как называется этот остров.
Тхандо — последняя остановка парома и наш пункт назначения. В последнее время он стал пользоваться популярностью за свои удивительные каменные скалы и причудливые обрывы. Этот остров стал новым туристическим местом, где начали активно строить пансионы, маленькие гостиницы и кемпинги. И при этом остров еще хранил свою самобытность. Каменные скалы, торчащие из моря, словно клыки, бесконечные обрывы, которые тянулись по всему периметру острова, лес, защищающий от ветра, морские птицы, парящие над морем, и белые лепестки яблоневых цветов, кружащиеся в воздухе, словно метель.
Мы остановились в пансионате, построенном из дерева, который стоял в самом начале полукруглого обрыва. Из постояльцев были лишь мы одни, хотя были выходные. Видимо, пик туристического сезона еще не наступил. Пансионат находился в самом конце дороги, и вокруг не было других гостиниц, ресторанов и даже деревни. Взору открывались лишь море да засаженный деревьями обрыв. Слышались только шум волн, крики чаек и звон колокола на колокольне у другого конца обрыва. По словам администратора, морской ветер раскачивал веревку, и колокол издавал звон. Наш пансионат и колокольня располагались друг напротив друга на разных концах полукруглого обрыва. Они стояли на одинаковой высоте, и колокольня, вид на которую ничто не загораживало, была прекрасно видна из пансионата, будто с улицы заглядываешь в гостиную чужой квартиры. Колокольня была очень старая, а рядом стояла церковь с полуразрушенной стеной и крышей. По словам администратора, на полпути к колокольне сохранилась заброшенная деревня.
Пространство внутри полукруглого обрыва образовывало морскую заводь, но после полудня вода уходила, и тогда внизу обрыва появлялся длинный узкий белый пляж, покрытый серой галькой и большими валунами. Мы спустились туда и собирали разных моллюсков. Мы набрали так много, что хватило на ужин. Пока я готовила, муж вместе с неугомонными мальчиками пошел на обрыв, где стояла колокольня.
