В то время я сходил с ума от плавания, а брат сильно увлекался игрой в выживание. Каждый день тайком от мамы он участвовал в ожесточенных битвах. В школе, на подготовительных курсах и в парках — везде. Неважно, с каким оружием — с пистолетом, с рогаткой или с водяным пистолетиком. Неважно, с кем — со сверстниками или даже с мальчишками постарше. Если вчера папа строго-настрого не наказал бы нам не ходить одним в лес, он бы уже наверняка давно убежал туда, прихватив с собой меня.
Я сидел на перилах, свесив ноги вниз. Мне нравилось наблюдать за постоянно меняющимся морем. Если бы мама увидела меня, она бы страшно испугалась. Оттуда легко было упасть вниз. Но мне очень нравилось так сидеть. Ощущение ветра, который, казалось, тянет за лодыжки и мягко меня касается. Напряжение в теле, которое старается удерживать равновесие. Все эти ощущения были для меня незнакомыми и притягательными. Еще мне было приятно наблюдать за движением волн, которые накатывали внизу под моими ногами и исчезали. Меня охватило неожиданное желание прыгнуть в море. Брату, конечно, это было не под силу, но я с легкостью мог доплыть до горизонта.
С колокольни на другой стороне обрыва раздавался звон колокола. У горизонта широко поднимались черные тучи, за ними гремел гром. Во влажном тумане низко летали птицы. Вокруг не было ни души. Безлюдная проселочная дорога, пустой пансионат, расположенный на обрыве вдали от деревни. Он был совсем маленький — всего четыре небольших домика, похожих на собачьи конуры. Более того, из жильцов были только мы.
— Ючжин, пойдем поиграем, — в конце концов предложил Юмин. Я сделал вид, что не услышал. Не изменил своей позы и не отвел взгляд от обрыва. Вчера после обеда внизу было не море, как сейчас, а галечный пляж. Там были большие черные камни и маленькая галька размером с бусинки. Это место администратор пансионата называл на местном диалекте «Эсиуль», что означало «Край обрыва». Мне нравилось это название, а брату больше пришлась по душе гладкая галька. Втайне от мамы он набил ею карманы. Я еще подумал тогда, что скоро к нам прибежит разъяренная толпа местных жителей, ведь ни одна голова не останется целой, когда в руках у старшего брата рогатка и галька.
— Эй, пойдем.
На этот раз он позвал громче. Его карие глаза округлились, как у белки, и блестели. Это означало, что в его голове, как он выражался, возникла убийственная идея. Однако не было никакой гарантии, что идея, которая до смерти ему интересна, будет до такой же степени интересна и мне. Я снова сделал вид, что не услышал. В комнате родителей было по-прежнему тихо.
Мама и папа часто ссорились, но послушно подчинялись велению генов плодиться. Поэтому родили двух сыновей-погодков. Мы учились в одной школе, в одном классе. Само собой, нас постоянно сравнивали.
Как говорила мама, Юмин во всем меня превосходил — телосложением, внешностью, умом. В нашей школе обед выдавали по очереди в зависимости от оценок, и брат всегда получал еду первым. С первого класса он четыре года подряд был старостой. За ним ходили толпы поклонников.
В отличие от него я всегда был одиночкой. Мне не нужен был друг, с которым можно было поиграть. Я был мастером игр в одиночку. Когда играешь с другими, всегда существуют негласные и гласные правила. Мне не хотелось напрягаться, соблюдая их, мне нравилось спокойно играть одному. Из-за этого в классе и в секции по плаванию на мне поставили клеймо ненормального типа. А однажды один мальчик, который перевелся из другой школы, прямо обозвал меня психом. Он не знал, с кем связывается, поэтому и позволил себе такое. За это ему пришлось встать передо мной на колени и попросить прощение. В этом мне помог Юмин — он наказал его тихо и незаметно, но профессионально. Он был для меня стеной и опорой, которые невозможно было преодолеть.
— Эй, ты… Сейчас как подтолкну.
Брат встал, топнув ногой, словно вот-вот бросится на меня. Я бы, конечно, на его месте поступил иначе: не стал бы так шуметь, а просто молча и тихонько подошел бы и подтолкнул. Само собой, я не собирался ни с кем делиться своими мыслями на этот счет. Я прикинул, выбирая из двух зол худшее — отказаться сейчас от предложения брата или иметь дело с родителями, которые узнают, что мы их не послушались.
И так было понятно, что Юмин предложит мне поиграть в «Выживание», а мне этого не очень хотелось. Единственное, что я делал лучше, чем Юмин, так это плавал. С другой стороны, единственное, в чем мы с братом могли соревноваться, была эта игра. Конечно, Юмин не считал меня достойным противником, но результаты игр говорили сами за себя. Мы играли в нее уже десятки раз, но выигрывали поровну. Если противники изо всех сил стараются победить, то они достойные соперники, а не мастер и слабак.
В этом и заключалась проблема: великодушие Юмина по отношению ко мне распространялось до тех пор, пока его статус чемпиона не оказывался под угрозой. А брат, когда его покидало великодушие, был всего лишь десятилетним мальчиком, от которого не знаешь, чего ожидать. Но все равно я не хотел специально ему поддаваться. Я всегда руководствовался принципом: раз соревнуешься, стремись к победе.
— А что будем делать? — спросил я, слезая с перил. Но лучше не надо было этого спрашивать. Я не мог даже представить себе, что этот короткий вопрос полностью перевернет нашу жизнь. Как я мог это знать? Если бы я знал, что мы оказались в точке, откуда наша жизнь круто изменится, знал бы, какой выбор я должен сделать, наверно, я был бы сыном божьим.
— Давай поиграем в выживание, побежим до того места, — я получил ожидаемый ответ. Место тоже было предсказуемым — брат пальцем указал на обрыв напротив. Место, где на старой колокольне тихо звонил колокол, куда мы вчера ходили с папой. Это место отцу порекомендовал администратор. Он сказал, что оттуда, как со смотровой площадки, можно увидеть и обрыв по периметру острова, и причудливые каменные скалы вокруг. Сказал, что если мы отправимся туда до заката, то увидим там «представление, которое устраивает море». Очарованный его словами отец сразу отправился туда, прихватив с собой нас с братом.
До колокольни было не очень далеко, хотя точного расстояния я не знаю. Полукруглый обрыв, соединяющий пансионат и колокольню, был покрыт сосновым лесом и китайскими яблонями. В одном месте, поросшем травой, находилась пасека, тут и там встречались участки, расчищенные под огороды, и несколько заброшенных домов.
Когда мы добрались до обрыва, красное солнце уже наполовину опустилось за горизонт. Небо было темно-багряным, на море, по которому бежали легкие волны, появилась красная дорожка. На колокольню падали солнечные блики, и вьющиеся растения, которыми полностью заросла разрушенная церковь, тоже были красными, словно были охвачены огнем. Казалось, мы добрались до прохода, ведущего в космос. Создавалось ощущение, что, если встать на эту красную дорожку, море будет подталкивать наши ноги и перенесет нас в другой мир. Конечно, я жил на земле не так долго, но подумал, что это самое красивое, что я видел в жизни.
Папа остановился на краю обрыва. На его щетинистых щеках появились маленькие мурашки. Его отрешенный взгляд скользил по морю, по каменным скалам и небу. Может быть, как и я, он был зачарован «удивительным представлением моря». В отличие от папы мой старший брат, похоже, был больше очарован колокольней. Как втайне от мамы на пляже он спрятал гальку, так здесь, пока отец любовался видами, он очень быстро побежал к колокольне, находившейся в десяти метрах от нас. Заметив это, испуганный отец быстро подбежал и поймал его до того, как он поднялся наверх.
