Ястребу только-только стукнуло шестнадцать, а через четыре дня ему предстояло сделаться Певцом (о чем его уже предупредили). Мы до утренней зари просидели на берегу озера, и Ястреб маялся, не зная, соглашаться или нет; мальчишку страшило такое огромное бремя ответственности. Сейчас, два года спустя, он все еще младше на полдюжины лет самого юного из Певцов, живущих на шести планетах. И что ни говори, Певцу не так нужен стихотворческий талант, как актерский. Но в списке его коллег тогда числились портовый грузчик, двое университетских профессоров, наследница миллионов «Силиклея» («Все, что хочешь, клей смелей, сверхнадежен „Силиклей“») и как минимум две личности с весьма сомнительным прошлым, которое даже вечно голодная до сенсаций пиар-машина согласилась не освещать.
Каким бы ни было происхождение этих «живых легенд», таких разных, таких ярких, все они пели. Пели о любви, смерти, смене времен года, общественных классах, правительствах и дворцовой страже. Пели перед большими толпами и в тесной компании, пели для одинокого грузчика, устало бредущего из порта домой, пели на улочках трущоб, в лимузинах членов аристократических клубов, в клубных вагонах пригородных поездов, в элегантных садах на крышах Двенадцати Башен; пели у Алексиса Спиннела на суаре для сливок общества. Но воспроизведение их песен с помощью технических средств (в том числе публикация текстов) запрещено законом, а я уважаю закон, насколько это позволяет моя профессия, и потому вместо текста песни Льюиса и Энн предлагаю вам вышеизложенное.
Певцы умолкли, открыли глаза и огляделись. На лицах у них — не то смущение, не то стыд.
Ястреб, подавшись вперед, взирал на друзей с восторгом, Эдна вежливо улыбалась. Мои губы расползлись в улыбке, от которой невозможно удержаться, когда ты тронут до глубины души и испытал огромное удовольствие. Да, Льюис и Энн спели потрясающе.
К Алексу вернулось дыхание. Он окинул гостей взглядом и, удовлетворенный их реакцией, нажал кнопку. Автобар загудел, кроша лед. Никто не хлопал, одобрение выражалось лишь кивками и перешептыванием. Регина Абулафия подошла к Льюису и заговорила. Я навострил уши, но в этот момент Алекс ткнул в мой локоть бокалом.
— Ой, простите…
Я взял брифкейс в другую руку и, улыбаясь, принял бокал. Сенатор Абулафия вернулась на прежнее место, а Певцы взялись за руки и застенчиво посмотрели друг на друга. И сели.
Гости группками разбрелись по роще и саду. Облака цвета старой замши то смыкались, пряча луну, то расползались. Я стоял в одиночестве среди деревьев на сухом каменистом дне пруда и слушал музыку: канон ди Лассо в двух частях, оцифрованный для аудиогенераторов. Помните, недавно в одном популярном журнале по искусству утверждалось, что иначе невозможно избавиться от ощущения тактов, которое выработалось у музыкантов за последние пять столетий? Будет чем развлечься человечеству пару-тройку недель.
Внизу, в пластмассовой кровле, змеились и сплетались светящиеся линии абстрактного рисунка.
— Прошу прощения…
Я обернулся и увидел Алекса. На сей раз у него не было ни бокала со спиртным, ни представления, куда девать руки. Он нервничал.
— Наш общий друг намекнул, что вы… можете мне кое-что предложить.
Я поднял было брифкейс, но указательный палец Алекса оторвался от уха (куда переместился с пояса, коснувшись воротника и прически) и сделал предостерегающий жест. Ох уж мне эти нувориши…
— Не затрудняйтесь, мне пока не нужно смотреть. Думаю, будет лучше, если я вообще останусь в стороне. Я бы охотно приобрел эти вещи, если Ястреб не переусердствовал, расхваливая их, но теперь ими заинтересовался один из моих гостей.
Мне это показалось странным.
— Понимаю, вам это кажется странным, — продолжал он, — но, думаю, мое предложение вас заинтересует, поскольку сулит немалую выгоду. Видите ли, я эксцентричный коллекционер, а потому мог бы вам предложить цену, соответствующую предназначению моей эксцентричной коллекции — то есть вещам, которые вызывают у гостей интерес и становятся темой для обсуждения. Но вещи, предлагаемые вами, я мог бы обсуждать со слишком узким кругом людей.
Я кивнул.
— Зато мой гость найдет им куда более широкое применение.
— Вы не могли бы назвать его имя?
— Я все-таки поинтересовался у Ястреба, кто вы, и он дал понять, что задавать подобные вопросы крайне неблагоразумно. Пожалуй, столь же неблагоразумно называть имя моего гостя. — Алекс улыбнулся и добавил: — Но ведь неблагоразумие — это топливо, на котором работает социальная машина. Не правда ли, мистер Гарви Кэдвейлитер-Эриксон?
Я никогда не был Гарви Кэдвейлитер-Эриксоном, но Ястреб известный выдумщик. Тут мне в голову пришла еще одна мысль, а именно:
Кэдвейлитер-Эриксоны — семья вольфрамовых магнатов, живущая в Титисе на Тритоне. Да, мой приятель не только изобретателен, он и во всех прочих отношениях выдающийся человек, о чем постоянно трубят газеты и журналы.
— Надеюсь, вы все-таки забудете еще раз о благоразумии и откроете, кто ваш таинственный гость.
— Так и быть, — уступил Алекс с улыбкой кота, закусившего канарейкой. — Мы с Ястребом сошлись во мнении, что наибольший интерес ваши вещи, — он указал на брифкейс, — должны вызвать у Ястреба.
Я сдвинул брови к переносице. В голову полезли тревожные мысли, которые я выскажу чуть позже.
— У Ястреба?
Алекс кивнул. Я постарался не хмуриться слишком уж заметно.
— Вы не попросите нашего общего друга подойти сюда?
— Отчего же. — Алекс поклонился и отчалил.
Примерно через минуту появился Ястреб. Взглянув мне в лицо, он перестал улыбаться.
— Мм… — начал я.
Он вопросительно склонил голову набок. Я потер подбородок суставом согнутого пальца:
— Скажи-ка, Ястреб, ты слышал о Специальных службах?
— Вроде слышал.
— Дело в том, что этот Департамент полиции вдруг заинтересовался моей персоной.
— Ну да? — В зеленых глазах мелькнуло неподдельное изумление. — Это плохо. Говорят, там не дураки сидят.
— Мм… — повторил я.
— Как тебе это нравится: мой тезка сегодня здесь. И я нисколько не удивлен.
— Алекс своего не упустит. И что же здесь нужно Ястребу, как думаешь?
— Наверное, хочет договориться с Абулафией. Завтра она начинает свое расследование.
— Даже так? — Снова тревожные мысли. — Тебе знакомо имя Мод Хинкль?
Его озадаченный взгляд достаточно убедительно ответил: нет.
— Она из этой таинственной организации. Большая шишка, судя по манерам.
— И что?
— Незадолго до того, как мы с тобой встретились, она мне прочитала проповедь. И в конце намекнула на какие-то вертолеты и каких-то ястребов. Потом она ушла, и появился ты. Сначала я решил, что это случайная встреча, но теперь мне так не кажется. — Я укоризненно покачал головой. — Знаешь, внезапно я попал в параноидальный мир, где стены имеют не только уши, но и глаза, а может, и длинные когтистые лапы. Любой из тех, кто меня окружает, — в том числе и ты — может оказаться шпионом. Такое чувство, будто под каждым канализационным люком, за каждым окном второго этажа прячется легавый с биноклем, автоматом или чем похуже. Одного я понять не могу. Пусть эти службы коварны, вездесущи и всемогущи, но все-таки как им удалось втянуть в это дело тебя? Почему ты согласился на роль подсадки?
