— И упразднение денег идет этим мирам на пользу, — сказала Вондра. — Однако я оказалась не в силах упразднить… — (Толстый, унизанный кольцами палец ткнул в амулет между грудей Гильды.) — Ни для одного из миров, ни для моей подруги и самой доверенной из сотрудниц.
— Это всего лишь символ, Вондра, — промолвила Гильда устало — сколько можно твердить об одном и том же тому, кто не желает слушать? — Как говорится, символ, значение которого меняется от места к месту, от мира к миру, от личности к личности. В моем мире, в той крошечной его части, где я хочу жить, он означает дом, будущее, детей, которых я хочу вырастить, общество, которым надеюсь их окружить, отношения и связи, в которые они меня вовлекут. Питающий источник, который забьет посреди песков вельмианских пустынь, — ведь я намерена поселиться на юге. В последний раз, когда я была в северных секторах, я стала свидетельницей неприятных инцидентов между колонизаторами-людьми и местной расой…
— Символ, значение которого меняется от мира к миру, от личности к личности? — Вондра покачала головой. — Где твое хваленое постоянство? И ты спрашиваешь, почему некто столь могущественный, как я, не желает с этим мириться? — Она перехватила запястье Гильды, отводя ее ладонь от талисмана. Потревоженные самоцветы и металлические нити закачались между грудей. Пальцы Вондры на бедре, лишенные колец, сжались в кулак.
Драгоценные камни на черной коже сияли, словно пролитое вино. Последний косой луч скользнул по воде, скалы заалели. Амулет окрасился в цвет крови.
— Для тебя амулет означает ту жизнь, о которой ты мечтаешь. — Солнце зашло, оставив румянец на воде. Небо за спиной Вондры стало темно-синего цвета. Она отпустила запястье Гильды. — Почему бы тебе просто не сказать, что ты хочешь иметь семью?
Сияние Претании IV обесцветило нефритовую воду. Волны стали как свинец, алая пена вплеталась в них, как корни — в глинистый берег.
— В мире, куда я возвращаюсь, в секторе, куда иду, это называют питающим источником. Почему бы не использовать термин, принятый в моем мире? Семья? Я понятия не имею, что такое семья.
— Ты лукавишь. Как и мне, тебе прекрасно известно, что семья — это мать, отец и сын, — промолвила Вондра тоном, каким говорят о вещах очевидных. — Базовая модель человеческой репликации. В любой из частей формулы пол можно заменить. Любую часть можно исключить. Но это базовая модель, допускающая исключения, дублирования и замещения.
— Я выросла в лагере клонов, в мире, которому срочно потребовалось резко увеличить численность населения. Ты провела детство в экспериментальной группе для детей с врожденными дефектами на станции Л-пять, которая вращалась вокруг луны. Ни одна из нас не знала настоящей семьи, хотя наше детство не назовешь несчастным. Тем не менее ты работаешь над концепцией семьи, ты поддерживаешь идею семьи в десятке миров. И те, кому близка эта идея, всегда тебя поддерживали. Это традиция, институция со своими формами и историей, которую ее приверженцы отказываются обозначать неким символом, давать ей имя, ибо, по-твоему, стоит ее обозначить — и внутреннее содержание начнет меняться, размываться, приспосабливаться к новым веяниям, хотя те самые люди, которые его меняют, в свое оправдание апеллируют к символу. Ты утрачиваешь постоянство, к которому стремишься, упуская из виду настоящие перемены. — Гильда улыбнулась — это было видно лишь по движению мышц на силуэте ее лица. — Все твои доводы мне известны.
— Да, и, несмотря на это, ты по-прежнему следуешь институции, предлагающей символ, который ты носишь, лишенный определенного значения.
— Я же сказала, Вондра, я верю в то и следую тому, что талисман — мой тали — означает в моем мире. Поэтому он был на мне, когда мы встретились. И поэтому я так легко отказалась от него, исполняя твои поручения в других мирах, во что бы ни верили их обитатели: в семью или в талисманы. Но теперь я ухожу, и мой талисман снова со мной.
— И ты упорно не видишь, как изменилась за это время его суть? — Выражение лица Вондрамах осталось прежним, и все же те, кто знал ее близко, научились распознавать иронию в ее суровых чертах. — Раньше мне было смешно. Теперь нет. Как она изменилась? Говори, женщина.
Серебристые шипы зашипели под ветром.
— Изменяются чувства. — (Камни висели, словно Плеяды, между грудей Гильды.) — Или ты находишь в себе силы признать, что они были такими всегда.
Вондра оглядела поросший мхом плоский выступ.
— Иди сюда, сядь рядом.
Она опустилась на корточки.
Гильда устроилась рядом, плечом ощущая тепло голой руки, так близко, что трава между подошвой ее сапога и ногой Вондрамах сбилась в пучок.
Вондра смотрела на воду, на алые осколки света. Теперь она тоже сидела, упираясь ладонями в скалу позади себя.
— Однажды, — промолвила она, вытянув ногу и покрутив ступней, — у меня был ребенок.
— Ты женщина, обладающая властью, — тихо заметила Гильда. — Возможно, самая могущественная во Вселенной. На свете осталось мало того, чего бы ты не попробовала.
— Вздор, — ответила Вондра. — Если бы я отчетливо не представляла себе, насколько Вселенная велика, насколько она больше меня, то никогда бы не справилась с той властью, которой обладаю. Ты говоришь о воспитании детей. Я расскажу тебе, что это значит в реальности, в самых идеальных условиях, которые дает власть. Отец, мать, сын? Мы знаем, что можно обойтись одним родителем. Сын? Мне в голову не приходило дать жизнь мужской особи. И поскольку семья — это естественное состояние, я следовала моим естественным инстинктам. И я создала дитя… дитя, которому было предначертано стать творцом, великим скульптором. В те времена я увлекалась скульптурой. Поэтому я наделила его всем, что можно извлечь из наших знаний о пространстве и строении материалов, а также записала в его меметосомы трехтысячелетнюю историю ваяния. Но поскольку мой интерес к этому проекту был, как и все остальное, преходящим, я задала кодирующую последовательность нуклеотида, которая ограничивала жизнь моей дочери семью минутами. Ей предстояло последовательно перейти от юности к зрелости и старости за отрезок времени, равный дыханию. — Унизанные кольцами и лишенные колец пальцы Вондры уцепились за теплый влажный камень.
Слушая ее, Гильда втянула голову в плечи.
— Я стояла у смотрового стекла и наблюдала, как открывается дверь матки. Моя дочь выкатилась на подстилку, куда я сложила все орудия и материалы, которые могли ей пригодиться: резцы, молотки, глину, а еще механический множительный аппарат, запрограммированный на любое искажение. Ее протезы были установлены внутриутробно, их крепления регулировались сами, по мере ее роста. Мокрая, в налипших остатках от плодной оболочки, она немедленно завертелась на месте, ловя воздух, толкаясь, падая, ее руки изгибались, на глазах становясь сильнее, взгляд фокусировался, бескостная голова на тонкой шее пульсировала и сотрясалась, дыхало втягивало распыляемые теплые газы, несущие питательные вещества, гормоны и энзимы, которыми я не наделила ее генетически. Она уже начала сочиться желтой слизью — результат избыточного метаболизма, который совершался в ее теле весом не более тридцати фунтов. Ее искусственные конечности изгибались, на мгновение я решила, что присоски не приклеятся к черной пластмассовой поверхности подстилки и ей суждено стать калекой! Но нет, обошлось, она могла передвигаться, могла подтянуть свое тело вперед, к инструментам, глине, дереву, проволоке, стекловолокну и камню. Могла склониться над инструментами и материалами, коснуться их, ощупать — чем и занялась с внезапно пробудившейся жадностью. За минуту с половиной она достигла половой зрелости: кожистая сумка на животе переполнилась и раздулась, обратившись в прозрачный шар. Вены и капилляры подрагивали на мембране. Кажется, за минуту до того, как она достигла предельного размера, она повернула голову ко мне — я вперилась в стекло, обхватив лицо растопыренными пальцами. — (Пальцы Вондрамах в траве — с кольцами и без — были сжаты.) — Она смотрела на меня своими безмерными зелеными глазами… моими глазами. В них было гораздо больше интеллекта, чем в твоих или моих. Ее интеллектуальные способности, развивавшиеся с момента рождения, в девять раз превышали способности обычного человека. Она протянула ко мне суставчатый пластмассовый коготь, и… мне показалось, что она будто взвизгнула. Возможно ли, что гигантский мозг в этой мокрой, клонящейся набок головке на мгновение осознал нашу связь? Ее рот открылся, обнажив мягкие беззубые десны. Оттуда раздалось влажное шипение. Механическая конечность, качнувшись в мою сторону, случайно задела глину, которую я для нее подготовила. Она обернулась, всмотрелась в глину и задумалась. И вот коготь подцепил случайный комок и рассеянным движением слепил из него крохотный шар. Внезапно она выпустила шар, погрузила две другие конечности в мягкую субстанцию, уронила комок и застыла над разрушенным пейзажем — это была ее первая скульптурная композиция. Затем быстро переместила ее на металлический стеллаж, который я приготовила для готовых работ, установила на подставке из оникса, вертя ее по сторонам, разглядывая со всех углов. Никому не понять, о чем поведало моей дочери ее творение или о чем она размышляла, созерцая его. В течение следующих полутора минут она произвела на свет еще шесть ранних, экспериментальных работ, каждая из которых представляла собой комки глины, отделенные от основного куска и разбросанные в произвольном порядке, — всего она создала девять. Две из них ее не устроили, и она смешала их с основным куском. Покончив с этим, она обратилась к множительному аппарату, принцип действия которого, как и принцип действия остальных инструментов, был записан в ее меметосомах. Она мгновенно воспроизвела копию резца из мелкозернистого мрамора, маленького молота из стекловолокна, ножа для глины из бронзы. Законченные скульптуры, которые она расположила на стеллаже, представляли собой копии рядом с оригиналами: резец с резцом, молоток с молотком, нож с ножом — так, чтобы охватить их одним взглядом. Больше инструментов не осталось, но множительный аппарат уже трудился над новой задачей, которую она ему задала. Поскольку места на стеллаже закончились, его сменил стол множительного аппарата внутри электростатических колец. На нем появилась копия ее собственного уродливого перекачанного тельца, исполненная в прозрачном бледном камне: выпученные глаза, лопающийся мочевой пузырь, тонюсенькая шейка и полдюжины протезов. Поначалу я была поражена банальностью этой копии и гадала, для чего она предназначена. Но пока я размышляла, она обрушилась на своего двойника. Отползла назад и снова навалилась на него всей массой, и еще раз. Мои пальцы на стекле вспотели, в горле пересохло. Моя дочь снова обрушилась на собственное объемное изображение. И тут ее мочевой пузырь лопнул, обдав камень мощной струей. Я генетически усовершенствовала железы, которые у нас выделяют желудочный сок, заставив их вырабатывать более едкую кислоту. Она должна была выпускать кислоту крохотной, но мощной струей из сфинктера у основания мочевого пузыря для полировки и тонкой обработки изделий. Но она предпочла воспользоваться ею таким способом — и погибнуть. Статуя вспыхнула, задымилась и покрылась пузырями с одной стороны. Жертвуя собой, моя дочь прижалась к статуе, ее искусственные конечности дергались и сучили на подстилке. Одна из суставчатых ручек отвалилась от мраморного плеча. Она повернула голову и снова посмотрела на меня, зеленые глаза помутнели и вылезли из орбит. Она умерла, создав свое последнее ужасающее творение… впрочем, ей все равно оставалась до смерти пара минут, и она так ослабела, что могла лишь предаваться воспоминаниям о достижениях юности и зрелости.
