— Ну а это что еще такое? — встревожилась мать.
— Ничего с ней не случилось, — сказал Аарон Красный. — Она понимает, что будет, когда мы вернемся домой. Они знают, что провинились.
Лала, видимо не думавшая о том, что будет, разревелась по-настоящему.
— Поговорим об этом завтра утром. — Мать в отчаянии посмотрела на фон Рэя.
Но отец не ответил — его слишком огорчили слезы Лалы и раздосадовало присутствие Лорка.
— Да, Дана, отведи их домой. — Он поднял голову, увидел столпившихся вокруг шахтеров. — Веди их домой сейчас же. Ну же, Аарон, к чему расстраиваться?
— Так, — сказала мать. — Лала, Князь, возьмемся за руки. Лорк, пошли, сию же…
Мать протянула руки детям.
После чего Князь выпростал свой протез — и дернул!
Мать завизжала, согнулась, заколотила его по запястью свободной рукой. Сталь и пластиковые пальцы ее не выпускали.
— Князь! — Аарон потянулся к нему, но мальчик поднырнул, перекрутился, унесся прочь.
Мать рухнула на колени, прямо на грязный пол, ловила ртом воздух, тихо всхлипывала. Отец поймал ее за плечи:
— Дана! Что он сделал? Что случилось?
Мать затрясла головой.
Князь бежал прямо на Таву.
— Лови его! — крикнул отец на португальском.
Аарон рявкнул:
— Князь!
Мальчик обмяк как по команде. Повис на руках у Таву, весь белый.
Мать встала на ноги и кривила лицо на плече отца. Лорк расслышал ее слова: «…и мою белую птичку…»
— Князь, иди сюда! — приказал Аарон.
Князь побрел назад, двигаясь тряско, электрически.
— Вот что, — сказал Аарон. — Пойдешь домой с Даной. Она просит прощения, что сказала о руке. Она не хотела оскорбить твои чувства.
Мать с отцом поглядели на Аарона. Отец подался вперед; мать отшатнулась. Аарон Красный обернулся к ним. Коротышка. Лорк не видел в нем ничего красного, кроме уголков глаз.
— Понимаете… — Аарон как будто устал. — Я никогда не упоминаю его патологию. Никогда. — И как будто расстроился. — Не хочу, чтоб он чувствовал свою ущербность. Я не разрешаю указывать на то, что он другой, вообще. При нем нельзя об этом говорить, понимаете? Вообще.
Отец порывался что-то сказать. Но только вечер сорвался все-таки по его вине.
Мать посмотрела на одного, на другого, на свои пальцы. Их баюкала, поглаживая, другая ладонь.
— Дети… — сказала она. — Пошли со мной.
— Дана, ты уверена…
Мать оборвала его взглядом.
— Пошли со мной, дети, — повторила она.
Они вышли из шатра.
Таву ждал снаружи.
— Я с вами, сеньора. Провожу вас до дому, если желаете.
— Да, Таву, — сказала мать. — Спасибо. — Она держала руку на животе, на ткани платья.
— Мальчик с железной рукой. — Голова Таву дернулась. — И девочка, и ваш сын. Я привел их сюда, сеньора. Но они меня попросили, поэтому. Велели вести их сюда.
— Я понимаю, — сказала мать.
На этот раз они пошли не через джунгли, а по тропинке пошире, мимо спуска, откуда акватурбы возили шахтеров в подводные шахты. Высокие конструкции покачивались в воде, бросая на волны двойную тень.
Возле парковых ворот Лорка вырвало.
— Подержи ему голову, Таву, — распорядилась мать. — Видишь, Лорк, тебе вредно так волноваться. И ты опять пил их простоквашу. Тебе получше?
Ни слова о роме. Эту тайну сохранили запахи шатра и еще душок, шедший от Таву. Князь и Лала молча наблюдали, поглядывая друг на друга.
Наверху мать перезагрузила нянечку, заперла Князя и Лалу в их комнатах. И пришла в детскую.
— Мамочка, твоей руке еще больно? — спросил он с подушки.
— Да. Кости целы, хотя и непонятно почему. Вот уложу тебя — вызову медико-блок.
— Это все они! — выпалил Лорк. — Сказали, хотят посмотреть, куда вы все пошли.
Мать присела на кровать и стала гладить его спину здоровой рукой.
— А ты сам разве не хотел, самую чуточку?
— Да, — не сразу сказал он.
— Я так и подумала. Как животик? Мне все равно, кто что говорит, я не пойму, чем полезна простокваша.
Он так и не сказал ни слова о роме.
— Доброй ночи. — Она пошла к двери детской.
Он помнил, как она касается тумблера.
Он помнил, как вращается крыша, а сквозь нее темнеет луна.
Князь Красный всегда ассоциировался у Лорка с приходом и уходом света.
Голый Лорк сидел у бассейна на крыше и готовился к экзамену по петрологии; пурпурные листья у скального входа взяла дрожь. Стекло гудело под натиском внешней бури. Башни Ковчега, крылатые, чтобы скользить по ветру, искажались сверкающей изморозью.
— Папа! — Лорк щелчком погасил читалку и встал. — А я третий по высшей математике. Третий!
Фон Рэй, в отороченной мехами парке, прошел сквозь листья.
— И ты, видимо, считаешь, что в данный момент учишься. Может, в библиотеке удобней? Как можно сосредоточиться среди всего, что отвлекает?
— Петрология, — сказал Лорк, показывая записчик. — Чего тут учить-то? У меня уже высший балл.
Только год или два назад Лорк научился расслабляться, невзирая на требование родителей быть идеальным сыном. А научившись, осознал, что требования стали ритуальными и фатическими — и дают простор для общения, если выдержать первый удар.
— Ого, — сказал отец. — В самом деле? — Улыбнулся. Пока он расшнуровывал парку, снег на волосах обращался в воду. — По крайней мере, ты учишься, а не ползаешь по машине «Калибана».
— К слову говоря, папа. Я зарегил «Калибан» на Регату Нового Ковчега. Вы с мамой придете на финиш?
— Если сможем. Ты же знаешь, матери в последнее время нехорошо. Последний полет был крутоват. И она волнуется из-за твоих гонок.
— Почему? Они учебе не помеха.
Фон Рэй пожал плечами:
— Она считает, что гонки опасны. — Он положил парку на скалу. — Мы читали о твоем призовом месте на Транторе месяц назад. Поздравляем. Да, она за тебя тревожится, но когда сообщала всем этим душным женщинам в клубе, что ты — ее сын, горда была как куропатка.
— Жаль, что вы не приехали.
— Мы хотели. Но выкроить месяц из поездки было никак. Кстати, у нас для тебя подарок.
Лорк последовал за отцом вдоль ручейка, вившегося из бассейна. Когда они вошли в дом, ступив на лестницу за водопадом, фон Рэй положил руку на сыновнее плечо. Под их весом ступеньки начали подъем.
