— Ты боишься? — захохотал Джек. — Ты спас меня трижды с гауптвахты, рискнул пойти на серое болото и прокатился на закорках Северного Ветра! А теперь боишься?
Но Леа ласково спросила:
— Что же он говорил? Я изучала языки всего рода человеческого и, возможно, смогу что-то подсказать. Что он говорил?
— Ох, гадости всякие, — сказал Эймос. — Что-то вроде «онвбпмф», и «элмблмпф», и «орхмфлбф».
— Это значит, — сказала Леа, — «в этот сундук меня посадил волшебник, такой могучий, старый и ужасный, что нам с вами не стоит за него беспокоиться».
— А еще он говорил «глумпфвр», и «фаффл», и «фулрмп», — сказал Эймос.
— Это значит, — перевела Леа, — «меня посадили сюда, чтобы я был самым дорогим, самым близким другом для всех этих угрюмых, серых людей, которые обманывают всех на своем пути и не способны радоваться ничему яркому и цветному».
— А еще он говорил «орлмнб», и «млпбгрм», и «груглмеумплефрмп… и-ик!».
— В вольном переводе, — сказала Леа, — это значит: «Иногда нам трудно выполнять свой долг, не теряя бодрости, доброжелательности и усердия, которых ждут от нас окружающие, и все-таки…»
— А когда тощий серый господин свалился в сундук, — напомнил Эймос, — сундук не издал ни звука.
— И это, — сказала Леа, — можно сформулировать как «я сделал свое дело». Таков приблизительный смысл.
— Пойди посмотри, что там в сундуке, — сказал Джек. — Скорее всего, нет там ничего особенно ужасного.
— Ну, раз ты так говоришь… — пробормотал Эймос. Он приблизился к сундуку, три раза обошел вокруг и робко приподнял крышку. И, ничего не увидев, приподнял крышку чуть выше. Опять ничего не увидел. Откинул крышку до отказа. — Да здесь совсем пусто…
Но тут он кое-что заметил на самом дне сундука. Это была короткая трехгранная стеклянная палочка.
— Призма! — воскликнул Эймос. — Ну и чудо! Никогда о таком даже не слышал.
Но он обнаружил, что остался в зале один. Джек и Леа уже отбыли в свою страну. Подбежав к зеркалу, Эймос успел увидеть, как они удаляются по зеленым и желтым лугам, направляясь к золотому замку. Леа положила голову на плечо Джеку, а принц повернул голову, чтобы поцеловать ее черные как вороново крыло волосы, и Эймос подумал: «Вот оно: два человека в самый счастливый миг их жизни».
Тут картинка в раме переменилась, и Эймос увидел знакомую приморскую улицу с булыжной мостовой, мокрой от дождя. Гроза только что отшумела, и в облаках появился просвет.
Неподалеку ветер раскачивал вывеску таверны «Мореход».
Эймос побежал за тачкой, положил наверх призму и подкатил тачку к зеркалу. А потом на всякий случай вернулся к сундуку и надежно его запер.
Дверь таверны «Мореход» распахнулась, и кто-то крикнул:
— Отчего сегодня вечером все так приуныли, когда над всем миром повисла красивая радуга?
— Эймос! — закричала Идальга и выбежала из-за стойки.
— Эймос! — закричал Билли Баста, топая вслед за ней на деревянной ноге.
Все, кто был в таверне, высыпали на улицу. Действительно, это был Эймос собственной персоной, и действительно, над ними до самого горизонта выгибалась радуга.
— Где ты был?! — всплеснула руками Идальга. — Мы все думали, что тебя больше нет в живых.
— Если б я рассказал, ты бы все равно не поверила, — ответил Эймос. — Ты всегда говоришь, что нет на свете такого мужчины, чьи россказни ты бы принимала всерьез.
— Если мужчина может однажды уйти из таверны с пустыми карманами, а через неделю вернуться с таким грузом… — и Идальга показала на тачку, полную золота и драгоценностей, — такого мужчину нужно принимать всерьез.
— Тогда выходи за меня замуж, — сказал Эймос. — Я всегда думал, что ты необычайно мудра: знаешь, кому верить, кому нет, — и твои последние слова доказали, что я не ошибался, — ты достойна моего уважения.
— Да, я выйду за тебя замуж, — сказала Идальга. — Я всегда думала, что ты необычайно умен. И твое возвращение с тачкой доказало, что я не ошибалась: ты достоин моего уважения.
— Я тоже думал, что ты погибнешь, — сказал Билли Баста, — когда ты удрал с этим тощим серым господином и его огромным черным сундуком. Он рассказывал нам жуткие истории о местах, куда собирается отправиться. А ты взял и пошел с ним, не узнав ничего, кроме его обещания насчет награды.
— Бывают моменты, — сказал Эймос, — когда лучше знать только о награде и ничего не ведать об опасностях.
— Похоже, это был именно такой момент, — сказала Идальга. — Ведь ты вернулся, и теперь мы сыграем свадьбу.
— Пойдем в таверну, — сказал Билли. — Поиграем в бирюльки, и ты нам обо всем расскажешь.
И они вошли в таверну, толкая перед собой тачку.
— А это что такое? — спросила Идальга, когда они оказались внутри. Она взяла из тачки стеклянную призму.
— Это, — сказал Эймос, — другой конец Далекой Радуги.
— Другой конец радуги? — переспросила Идальга.
— Вон там, — сказал Эймос, указав наружу, — один конец радуги. А тут — другой. — И он показал на окно. — Но прямо здесь, перед тобой, есть еще один конец.
И Эймос показал Идальге, как белый свет, проходя через призму, распадается на отдельные лучи и окрашивает ее ладони во все цвета, которые только могут прийти ей в голову.
— Ну и чудо! — сказала Идальга. — О таких я даже не слышала.
— Я сказал то же самое, слово в слово! — воскликнул Эймос, и оба просияли от счастья, ибо оба были умны и знали: когда муж и жена одинаково судят о вещах, это пророчит долгий счастливый брак.
Руины
(Перевод М. Клеветенко)
Молния щелкнула кнутом, оставив во тьме шрам.
Кликит бросился к входу, пригнулся, упал и рухнул в пыль. Тяжелые полновесные капли застучали снаружи. Он потряс головой, привстал на колени и откинул светлые волосы со лба. Настороженный и готовый ко всему, он принюхивался к запахам и дуновениям, чувствуя себя диким зверем.
Пахло мокрой пылью.
Горячий воздух словно застыл.
Моргнув, он потер щеки грубыми ладонями, отдернув руки, когда боль в верхней челюсти над расколотым коренным зубом стрельнула в череп. Из углов пробивался слабый свет. Кликит помассировал плечо под ветхой тканью. Впереди смутно белели разрушенная колонна и гипсовые обломки.
Позади бушевал летний ливень.
Он стоял, набираясь смелости, затем шагнул вперед.
Слух различил сквозь грохот ливня новый звук, словно крошился камень. Кликит пригнулся, сухожилия под коленями напряглись. Нет, ему не послышалось. Пятка ощущала песок и мелкие камешки — несколько часов назад он потерял одну сандалию. Еще шаг, и он почувствовал под ногами плиты. Ремешок второй сандалии почти порвался. Долго не протянет, если не перетянуть так, чтобы не перетирался дальше в том же месте. У стены Кликит огляделся в поисках источника света.
