Панос подтянул к себе обсыпанные меловой пылью ступни и обхватил колени.
— Зачем? — спросил наконец Спиро. — Зачем мы сюда пришли?
Его брат указал подбородком:
— А ты как думаешь?
Солнце на горизонте заливало бледным золотом волны, отделяя море от исполосованного ссадинами неба.
— Здесь красиво.
— Да.
— Но все-таки зачем мы сюда пришли?
— С нами случилось несчастье. Сначала мы поделились малость тем, что есть у нас, с соседями. Теперь должны немного поделиться с… с богами.
— Ты хочешь сказать, с Кириосом Иисусом?
Хоть и черные глаза были у Паниотиса, но и они вдруг сверкнули, как у того пастуха.
— Если хочешь.
— Тогда почему ты пришел молиться Кириосу Иисусу туда, где спит Она?..
— Я не говорил, что мы пришли сюда молиться. А вдобавок как Она может тут спать, если английские археологи выкопали Ее и увезли отсюда сто лет назад? Когда-то Она, может, и спала здесь, но теперь Она спит в парижском музее, во Франции. Твой прадед работал с теми, кто нашел Ее. Чему там тебя только учили целый год в гимназии?
— Нам в гимназии про это рассказывали, — кивнул Спиро. — Но пастухи говорят, что Она вовсе не в земле, а в море.
— Ты говоришь одно. Я — другое. Пошли. — Он стиснул Спиро загривок. — Ты тоже должен дать что-нибудь. Но только от себя и так, чтобы никто не видел.
Потом они шли обратно по дороге, залитой лунным светом. Дни в ноябре еще теплые, но по ночам уже становилось прохладно. Дорога свернула в тень известнякового обрыва, стало темно; Спиро моргал и щурился, силясь различить впереди брата — тень на ночной дороге.
А сейчас, сморгнув, он вновь увидел лицо Катины, которая все так же стояла на пристани, не отрывая от него широко раскрытых глаз.
— Это был мой брат, — повторил он.
Она что-то прошептала. Он не расслышал; ему показалось, что она вот-вот убежит.
— Что?
— Я говорю, — повторила она, — это был мой пес.
— Твой?.. — Смысл слов как-то отклеился от звучания. Спиро пытался соединить одно с другим.
— Мальчишки кидали в него камнями и консервными банками, и он прибежал к кафе, а у него на боку была рана, вот здесь. Я намазала рану йодом, и кровь перестала идти. Потом я покормила его и разрешила ему спать у меня в комнате. И вот его убили… — она опустила глаза, — и твоего брата тоже. — Последние слова она произнесла совсем тихо; Спиро видел, как подергивается ее щека.
— Но он попал в сеть, — сказал Спиро, впервые пытаясь объяснить себе, что произошло. — Он ее рвал, и не было времени выпутывать его медленно. Он за один рывок губил целый день работы. Пришлось его убить — если бы его выпутывали, он бы порвал сеть так, что уже не починишь. Звук рвущейся сети — как смех Госпожи. Конечно, это произошло случайно, и никак…
В лице ее нарастал ужас.
— Ты про собаку, — вдруг поняла она.
— Ну да, про собаку. Конечно про собаку!
— Но Паниотис…
При звуке этого имени грудь его заходила ходуном. Бо́льшую часть горя всегда составляет страх.
— Мой брат…
— Это произошло случайно, — хрипло повторила Катина. — Ну да. Они увидели, что сеть рвется, и прибежали помочь, спасти клятую сеть!
Он понимал, что ей жалко собаку, но гнев, сквозивший в ее словах, казался чрезмерным.
— Что это за люди, которые не могут отличить человека от пса? Ну конечно, его убили случайно…
— Ты про моего брата? — На сей раз удивился он.
— Ну да, про твоего брата. Конечно про твоего брата! — В ее голосе теперь не было гнева, осталась лишь тоска. — Не нравится мне этот остров. Люди здесь не знают, что важнее, рыбак или его сеть. Когда-нибудь, — глаза ее перебегали от предмета к предмету на пристани, — я уеду с Милоса. Переберусь на Сирос, туда каждый день приходят корабли из Пирея, с Миконоса и с Родоса. А оттуда смогу попасть на Идру, или на Сант-Орини, или к своей тете в Афины, когда только захочу. А тут нужно ждать воскресенья, да и то всего один корабль из Пирея приходит, и все. Не нравится мне здесь.
Спиро улыбнулся, потому что слышал, как она говорила то же самое в кафе, особенно когда на кого-нибудь злилась. Катина снова посмотрела на него, но Спиро пошел к своим ящикам. С десяток женщин вынимали рыбу из других ящиков — мелкую складывали на газеты или на зеленые медные подносы, среднюю — в широкие эмалированные тазы, а крупную — в ящики со льдом.
Спиро потянулся было снять верхний ящик, но тут увидел четырех девушек примерно одних лет с Катиной, из хороших семей: взявшись за руки, они шли по направлению к пристани.
Два старика с авоськами сразу заулыбались им, и закивали, и стали спрашивать, как поживают их родители, и долго еще провожали их взглядами, до самой пристани. Аустинос, тот, который постарше, везде и всюду рассказывал, что вот минет полгода траура, он снимет черную повязку и женится в третий раз. Панос однажды сватался к самой хорошенькой и самой сильной из четырех подруг, вопреки советам всех знакомых и друзей — дело и вправду было безнадежное, учитывая заработки Паноса и то, что на руках у него оставалась незамужняя Пиопа без дома и без приданого. Отец велел Ане отказать Паносу. Через полгода или она, или ее сестра наверняка будет за Аустиносом.
Спиро поставил ящик на пирс и открыл крышку. Кроме макрели, там было семь угрей, четыре черных длинноротых смариды и три в золотую крапинку. Когда все ящики были открыты, он широко расставил ноги и закричал:
— А вот у меня тут рыба, сегодня бесплатно! Бери кто хочет! Вот рыба, которую мне подарило море! Я заплатил за нее лишь собственным потом! Теперь нужно только взять ее и отнести домой — вот и все, что я прошу за нее! Рыба! Рыба! Даровая рыба!
Девушка, стоящая рядом с Аной, засмеялась и подтолкнула подруг к ящикам. Но какая-то девчушка опередила их; она быстро подбежала и ткнула пальцем в самую большую макрель:
— Мне эту!
Левой рукой она схватила рыбину за хвост, правой цапнула еще одну и была такова. Аустинос, требуя уважения к своим шестидесяти семи годам (никто его не слушал), заталкивал в авоську смариду, но какая-то женщина так его пихнула, что золотисто-черная рыбина выскользнула, и множество ног, обутых и босых, тут же ее растоптали. Самого Спиро тоже оттерли в сторону. Женщины бежали к толпе, из которой то и дело выныривали дети с рыбинами на плече. Какая-то тетка ушла, переваливаясь, с шестью рыбами в переднике.
Странное чувство, гораздо более сильное, чем горе, но пробуждаемое именно горем, поднималось в его груди. Какой-то глубокий и полный звук уже давно клокотал в гортани, пока наконец до Спиро не дошло, что он смеется.
А с другой стороны пристани за ним удивленно наблюдала Катина. Хлопнув себя по ляжкам, Спиро пошел прочь.
