— Что?.. — Под водой, в том месте, где прежде гнездился страх, он ощущал тепло.
Катина ухватила его за руку с опаской, будто не знала, холодная та или горячая.
— Вылезай уж.
Спиро кивнул, открыл было рот и тут же глотнул соленой воды от набежавшей волны. Закашлявшись, он толкнулся исцарапанными ладонями и выбрался наверх. Его мокрое плечо коснулось ее бедра; сперва оно показалось холодным, но через мгновение Спиро ощутил тепло.
— Что… — повторил он. — Что ты тут делаешь?
Ему показалось, что она собирается погладить его по щеке. Но нет, она просто сказала:
— Я тоже прихожу сюда иногда… когда мне грустно. Купаюсь одна, потому что никто больше сюда не ходит… и я пошла за тобой.
— А зачем ты нырнула за мной?
— Когда ты прыгнул, я решила, ты не хочешь выныривать.
— Не хочу?..
Хотя горе еще оставалось, когда он увидел под водой Ее, страх уже исчез. А с избавлением от страха пришел смех, свободный и освобождающий. Спиро лежал на спине, мотал головой и смеялся, его густые волосы задевали ее лодыжку. Потом он взял Катину за плечо и приподнялся на локте. По позвоночнику побежал прохладный ручеек.
— Только не я! Понимаешь, только не я! Когда я ныряю, я выныриваю!
Она посмотрела на свое плечо, где лежала его твердая рука:
— Люди, бывает, очень сильно переживают из-за братьев. Иначе зачем бы ты пришел туда, где Она… — Катина кивнула на воду.
Спиро уронил руку ей на колено, раскрытой ладонью вверх.
— Катина, — зашептал он, — скажи, если Она здесь спит, тогда что увезли отсюда археологи, когда копались на склонах, что они увезли в свой музей, который в Париже?
Катина пожала плечами:
— Какую-то другую статую… вроде тех, что турки увозили отсюда десятками. Наверное, какая-нибудь осталась, турки ее не заметили.
— Пастухи про Нее рассказывают, нэ?
Она снова пожала плечами.
— Археологам надо было внимательнее слушать пастухов. Пастухи говорят, Она стояла на вершине башни, охраняющей священный для Нее Старый город. А потом случилось землетрясение, и башня разрушилась. А обсидиан мы продавали в Египет еще до того, как Минос забросил в море свои сети. Статуя, которую тут нашли, была из белого мрамора, паросского, а у нас только плохой красный. И пастухи говорят, Она вырублена из черного стекла.
Катина опять посмотрела на воду.
— Значит, ты приходишь сюда купаться? — Спиро встал на колени. — Не боишься Ее?
Он поднялся на ноги.
Катина смотрела на него снизу вверх и вдруг прижалась спиной к скале, втянув плечи. Ее губы в капельках морской воды приоткрылись.
— Но ты боишься меня.
Она быстро-быстро помотала головой, но ее взгляд заметался по его голому телу. Свет, падавший из-за его левого бедра, золотил ее правый бок. Нагота, мгновение назад лишь побочное обстоятельство, вдруг превратилось в нечто важное само по себе, прекрасное. Спиро наклонился над ней, коснулся коленом ее влажной руки; его тень упала на ее лицо. Он обнял ее за шею, и она откинула голову назад; ее мышцы напряглись под его пальцами. Он губами и зубами тронул мочку ее уха.
Наверху заблеяли козы и раздался смех. На спину посыпались камешки и веточки; Спиро отпрыгнул и чуть не поскользнулся.
По развалинам фундамента карабкались трое пастушат: двое мальчишек и девчонка. Они оглядывались, толкали друг друга и хихикали. Ощущение собственной мощи и чуда происходящего сменилось жгучим стыдом.
Он оглянулся. Катина торопливо натягивала юбку. Спиро помедлил минуту, нырнул в свитер и заизвивался, отыскивая головой отверстие. Грубая шерсть царапала кожу под мышками.
Возле развалин фундамента Катина неуверенно взяла его протянутую руку. Он и сам мгновение медлил, прежде чем протянуть ей руку. И хотя она уже держалась за него, на ее лице оставалась все та же неуверенность. Спиро втащил Катину на камень, и она впервые посмотрела ему прямо в лицо.
— Не нравится мне это место, такой маленький остров, — снова начала Катина. — Кажется, что все мы запутались в сети… как Паниотис. Потом ныряешь и видишь, что даже Она сама опутана людскими сетями. — Она помотала головой. — Нет, не нравится мне это место.
— А я скоро уеду с Милоса, — сказал Спиро.
И оба удивились этим словам. Спиро высказал мысль в тот миг, как она возникла, и слова прозвучали странно и восхитительно.
— Ты?
— Нэ. У меня здесь теперь ничего нет. Сестра замужем. Брат… умер.
— А куда ты поедешь?
— Наверное, в Пирей. Ну да, на материк, в Пирей. Устроюсь на какой-нибудь грузовоз.
— А ты… правда поедешь?
Он кивнул:
— Нэ.
— И не трудно тебе будет… ну, просто взять и уехать?
— Старые разбухшие сети рвутся легко.
— А вот я боюсь уезжать, — сказала Катина.
— Я тоже. — Спиро кивнул. — Но я все равно уеду.
Вечерняя звезда вывела за собой из моря месяц. Над известняковыми обрывами небо оделось в пурпур. С минуту они шли молча, потом Катина сказала:
— Я тоже поеду.
Спиро улыбнулся ей, потом глянул себе под ноги.
— Я уеду на Сирос, — продолжала она. — А оттуда могу ездить к тебе в гости в Пирей. С Сироса корабли ходят каждый день, а не раз в неделю, как здесь. С Сироса я смогу попасть куда угодно. Куда угодно!
Она побежала вперед и засмеялась.
Ее смех эхом отразился от крутого обрыва — как будто там, над ними, засмеялась другая женщина.
Спиро взял Катину под руку, и они пошли вместе.
— Уеду, конечно уеду, — повторила она.
— Наверное, уедешь, — согласился Спиро. И через несколько минут, когда они вышли на асфальт, добавил: — Я важней, чем мои сети.
— Конечно. — Она нахмурилась, глядя на обрывы. — Конечно ты важнее.
Ночь и возлюбленные
Джо Дикостанцо
(Перевод В. Кучерявкина)
Залитая лунным сиянием, она, как ни банально, плакала.
Его это раздражало, и он пытался отвлечься тем, что брал ее роскошные рыжие волосы (на самом деле, скорее, мышиного цвета на фоне огромного диска слоновой кости, балансирующего на кромке леса из черной копировальной бумаги) и менял их оттенок. Наконец он кашлянул.
Она повернулась спиной к балюстраде. Слезы текли по ее щекам. Две слезинки неиссякаемыми жемчужинами заново возникли в тени на ее шее. Да, она действительно была прекрасна.
