Егор стоит у поезда на пути, растопырив руки; Полкан так останавливал состав с одержимыми у самого моста. Полкану кишок хватило не сойти с пути, и у Егора хватит. Он думает о том, как люди эти в поезде, сейчас дружные и веселые, мчащиеся Посту на помощь, через пару часов будут расхаживать в чем мать родила и друг другу руки-ноги с мясом вырывать. А потом расползутся от Поста во все стороны — в том числе и к Москве.
Локомотив вырастает из звезды в ревущее чудовище в одну короткую минуту. Егор, уже совсем ослепнув в свете фар, машет ему, чтобы тот остановился, но поезд не тормозит — гудит и летит прямо на него.
Слабо тебе, говорит себе Егор, трясясь, сводя крепче ноги, чтобы не обоссаться. Полкану вот не было слабо. А тебе слабо?! Он зажмуривает глаза. Поезд остановится. Сейчас начнет тормозить.
Подглядывает: нет. Не тормозит. Не остановится.
Ради чего? Егор и так уже все сделал, чтобы спасти людей. Он не должен был никому ничего, а взял и на себя все это взвалил.
Полкана столкнули с рельсов Егор с Коцем, спасли. А Егора некому с переезда согнать, Мишель глядит на него заранее обреченно, мотает головой, но не шелохнется. Ты не понимаешь, что ли, для чего я тут стою? Чтобы твою Москву гребаную для тебя сберечь!
Неужели ей настолько на него плевать, что она готова даже позволить ему тут вот сейчас прямо, прямо при ней сдохнуть? Сука! Ну забери меня отсюда, видишь, я же сам не могу пост оставить!
Но Мишель не хочет его спасать. Не сводит круглых осоловелых глаз с него, следит завороженно, секунды тянутся еще пока, но скоро лопнут — уже поднимается вихрь от подлетающего локомотива — он не остановится, он не остановится, все зря — зачем Егору умирать?! Он сделал что мог, он выполнил свой долг, сделал — что мог, сделал!
— Не надо! — кричит Мишель, но кто там ее разберет.
Егор сходит с рельсов за пару секунд до того, как тяжелый локомотив проносится мимо на полной скорости. Егор успевает рассмотреть за стеклами кабины человека с окровавленным лицом, упрямым и злым, который ведет короткий состав вперед. За локомотивом громыхают два вагона: в светящихся окнах спящие казаки. Папахи, автоматные стволы.
Подмога.
Егор оборачивается к Мишель. Трогает свои портки: сухие.
Поезд превращается в комету и через пару минут гаснет в пустоте, а Егор возвращается в постель. Отворачивается от Мишель и проваливается в черноту. На сны больше нет сил.
5
Их будят дети: хотят есть. Злятся, что взрослые не понимают их рыбий язык, не сразу догадываются показать на рот, на живот. Нет еды. Еда в Ростове. Еще километров двадцать дотуда, взрослому человеку четыре часа хода. Слабое солнце высвечивает на стекле остатки вчерашней ссоры: «Я от него».
Спасибо этому дому.
Умываются колким морозным воздухом, привешивают автоматы поудобней, разбирают детей — Алинка, с утра уже зареванная, набралась сил, опять выдергивает руку. Взрослым жизни прибавилось за ночь мало, ноги стерты, животы крутит от голода.
На Мишель Егор старается не смотреть, даже когда пишет ей буквы. Невозможно на нее больше смотреть. Ладно… Что он теперь, из-за куска пизды, как мужики на Посту говорят, жить, что ль, дальше не будет? Беременна, шлюха!
Желчь жжет и жрет Егора, во рту от нее горько.
Кригов, тварь, как ты у меня ее так отнял, что и сдохнув не отпускаешь ее?! Почему мы разминулись с тобой в поезде, почему это не я пристрелил тебя, Кригов, думает Егор и тащит, тащит беспощадно маленькую Соню вперед, взбешенный тем, что тонкие ее ножки не поспевают и путаются.
Ладно! Ну и что, что Мишель не оценила. Это ведь не ради нее было все. А ради остальных людей, чтоб жили. Чтобы это не повторилось все в Ростове, а потом в Москве. Предупредить их. Рассказать. Научить, как себя защитить, уберечься. Чтобы будущее было.
Дойти до следующего любого города — рассказать им про то, что их ждет уже скоро. Если Полкан казаков заразит, сколько им до Ростова от Ярославля брести? Только вот почему брести — они ведь и бежать могут…
Ладно, ладно. Может быть, Полкан и умер уже, истратил себя всего и околел. Может быть, они его прикончили сразу, увидели, что он бешеный, и пристрелили. Не обязательно ведь все пойдет по самому худшему пути.
Егор выдыхает, успокаивает себя.
В любом случае еще не поздно все исправить. Надо просто дойти до Ростова первыми, впереди поднимающейся волны доплыть. Там дядя Коля Рихтер командует, товарищ Полкана. Он Егора знает. Сразу к нему, сразу все доложить. Без подробностей. Просто: случилось вот такое, мы выжили, а остальные — черт знает что с ними. Скоро сами увидите.
Егор шагает впереди, чтобы только лес был, только серые ели, молочное небо перед глазами. Ну? Ну все. Успокоился? Успокоился вроде. Он перестает тянуть Сонечку так жестоко. Смотрит на нее: стыдно стало. Подхватывает под мышки, сажает себе на шею опять. Пронесет ее, сколько сможет. А там пусть опять сама топает.
Там будет другая жизнь.
Он расскажет в Ростове всем, что случилось с Ярославлем, они успеют подготовиться, они известят Москву, придумают что-нибудь, пришлют еще войско, заранее оглушенное, Егора наградят, заберут в Москву тоже, ну и там… Мало там девок, что ли, в Москве их в этой? Все наладится. Дети вот… Ну, воспитает он их. Как-нибудь. Ванечку, вон, точно можно себе взять.
Тут его хлопают по спине сзади.
Мишель.
Запыхавшаяся, разозленная. Дети отстали, Алинка сидит на земле, Ваня хлопает обледеневшими ресницами.
Толкает его рукой в плечо. Кричит беззвучно. Что?!
«Т», «Ы», «Ч», «Т», «О», «?», «К», «У», «Д», «А»?
Слишком быстро он шагал, доходит до Егора. Она не успевала с детьми.
«Н», «Е», «Б», «Р», «О», «С», «И», «Ш», «Ь», пишет ему она и показывает средний палец; сука, какая же она красивая все-таки — и когда бесится особенно! Решимость Егора прожить без нее запросто всю жизнь испаряется мгновенно.
Он тоже показывает ей средний палец и пальцем этим же пишет:
«Н», «Е», «Т», «В», «Р», «Е», «М», «Е», «Н», «И».
Но дальше они идут рядом, толкаясь — но рядом. И Егор понимает, что просто так в Москве он найти ей замену не сможет. И может быть, вообще нигде не сможет ей найти замену.
Потом в голову опять пробираются без спросу картинки: вот он звонит в Москву, вот приезжают для разбирательства люди, его приглашают к командованию — оглох, но выполнил свой долг, — награду какую-нибудь пришпиливают ему на грудь, разрешают в Москве жить и даже квартиру дают. Вот тогда и поговорим. Вот тогда и посмотрим.
Эти картинки обугливаются в его камере внутреннего сгорания, дают ему сил на следующий шаг, еще на один, еще. А Мишель, спрашивает он себя, что кидает себе в топку, какие мечты?
Ненависть и любовь горят одинаково хорошо.
