Зато я легко мог объяснить значение слов «консолидация», «индульгенция», «верификация», «режиссерский сценарий»… А вот, скажем, «ротация» ввела меня в ступор месяц назад. Бак ляпнул это слово, рассказывая о «Роллинг Стоунз». И попробуй пойми: то ли дело в амнезии, то ли в скудности словарного запаса, и вмятина в голове тут совершенно ни при чем. По умолчанию мои друзья списывали такие вещи на первое.
И вот из такого винегрета (я почитал – даже пробовать это не хочу на вкус) состояла моя память. Рандомный набор знаний и пробелов в них.
Все лучше, чем быть на месте Томаса Лоусена из Уилмора, Кентукки. Я читал о нем в «Гугл-ньюс». Память бедняги стирается каждые тридцать-сорок секунд. Четыре года назад он угодил под поезд, когда возвращался с ночной смены, отметив конец рабочего дня полбутылкой бурбона. Сейчас у него нет кистей обеих рук и правой ноги до колена. Он помнит свою жизнь ровно до того рокового утра. Вся новая информация удерживается в его памяти меньше чем на минуту. Каждые тридцать секунд он с ужасом глядит на свои обрубки, словно видит их впервые. Следующие двадцать секунд уходят на то, чтобы успокоить его хоть немного и вкратце рассказать о случившемся. Десять секунд уходят у него на переваривание услышанного (можно переварить такое за десять секунд?). А потом Лоусен вновь с ужасом и полным непониманием таращится на свои изуродованные конечности.
Подумаешь, имбирь не помню. Все случившиеся с нами дерьмо пахнет чуть лучше, если у кого-то оно воняет сильнее.
Мы заехали в «Панда Экспресс», что на углу Перл и Фалтон, и сели за один из небольших столиков у окна. Эйлин заказала жареный рис и креветки, обжаренные с зеленым луком и болгарским перцем – фрайд шримпс, так называлось это блюдо.
Особо не размышляя, я взял себе то же самое. Ни жареного риса, ни креветок мне еще не доводилось пробовать, почему бы не сделать этого сейчас?
Я только успел взять палочки, как мне сразу стало ясно: либо я никогда прежде не пользовался подобными приборами, либо я все-таки левша и когда-то, в прошлой жизни, орудовал палочками, держа их в левой руке. Суши я ел вилкой, не стал рисковать, когда делал заказ на прошлой неделе.
Видя, как я неуклюже пытаюсь ухватить палочками креветку, Эйлин виновато поморщилась, встала из-за стола и через пару секунд вернулась с двумя пластиковыми вилками. Одну она протянула мне, вторую оставила для себя, хотя я ни на миг не сомневался в том, что палочками она управляется не хуже коренного шанхайца. Эта картина напомнила мне сцену из мультфильма «Красавица и чудовище», который я смотрел по 73-му каналу в прошлую субботу. Чудовище не умело пользоваться приборами, его огромные мохнатые лапы не могли удержать ложку для супа. Тогда красавица отложила в сторону свою ложку и… Да что тут рассказывать: этот мультик многие видели. Во всяком случае, Эйлин уж точно. Потому что мне показалось, ей тоже пришло на ум это сравнение. Теперь, словно устыдившись, она отложила вилку.
Я улыбнулся и подмигнул.
– Твои креветки остынут, пока ты будешь определяться, чем их съесть.
Эйлин покраснела, взяла палочки и еще раз виновато улыбнулась.
– Извини, я не подумала.
В наш маленький клуб под названием «Ирония – наше все», куда входили мы с Баком и миссис Уэлч, Эйлин вступать не собиралась. Каждый раз она отвешивала брату увесистый пендель, когда тот отмачивал очередную остроту насчет моей «элегантной» походки или «Марианской впадины», что я прятал под кепкой. А миссис Уэлч в подобных случаях удостаивалась осуждающего взгляда. Достаться могло и мне, удумай я пошутить над своими дефектами.
– О господи, Эйлин, да перестань, это обыкновенные палочки, не делай из этого трагедию. Лучше расскажи, чего это ты бездельничаешь в понедельник?
– Ну я бы так не стала говорить, – сказала она, подцепив палочками креветку, – я на ногах с шести утра. А уже к половине девятого семья из Латвии сделала меня богаче на восемьсот пятьдесят долларов.
С одной стороны, Эйлин можно позавидовать: у нее вовсе не пыльная работенка. Знай себе квартиры показывай да получай проценты. Если сумеешь найти постояльца на одну из квартир в ее огромной базе, вернее, в базе ее фирмы. Почти тысяча долларов за одно утро, недурно, верно? А с другой – премерзкая статистика: одна-две сделки на полсотни показов. Больно не разгуляешься. В этом городе, если на вашем счету меньше тысячи долларов, вы рискуете умереть с голоду уже через неделю. Как риелтор Эйлин прекрасно разбиралась в ценах на недвижимость в Нью-Йорке. И когда она как-то обмолвилась, сколько стоит однокомнатная конура в самом центре Манхэттена, я чуть не наступил на собственную челюсть, отвисшую до самого пола. Миллион? Как же. Им можно лишь зад подтереть.
– Недурно, – сказал я и поднял стаканчик с зеленым чаем на манер бокала вина, когда желают выпить за чье-то здоровье. – Выходит, сегодня у всех выдался хороший день.
Я чуть было не ляпнул жалкое «кроме меня», но, разумеется, удержался. Но Эйлин все прекрасно видела по моей кислой физиономии.
– Кстати, – сказала она игриво и полезла в сумочку, – я кое-что принесла тебе.
Она вытащила сложенный вдвое линованный лист бумаги.
Я закатил глаза.
– Ты снова собираешься пытать меня?
– Рано или поздно это должно дать какой-нибудь результат. – Эйлин протянула мне листок.
С откровенно притворной мукой я выдохнул и развернул бумагу.
– Какие на этот раз? – спросил я, тупо изучая написанный на листке текст. Именно изучал, а не читал; разглядывал, как неведомые мне письмена индейцев майя. И если кто-нибудь предложил бы мне сотню тысяч долларов за то, чтобы я объяснил смысл написанного тут, я остался бы по-прежнему нищим.
С недавних пор Эйлин подсовывала мне такие листки раз в неделю. Она отпечатывала на них по три-четыре абзаца, написанных на разных языках славянской группы. Мы уже прошли восточнославянскую, южнославянскую и западнославянскую ветви. Если так будет продолжаться, в скором времени мы сможем заткнуть за пояс дипломированного филолога.
– Это западная группа, – сказала Эйлин, жуя креветку. – Боснийский язык, сербский и хорватский.
– Боже ж ты мой, и чем они отличаются друг от друга?
– Вот ты мне и попробуй сказать.
– Kupim novi televizor, – прочитал я вслух первое предложение в первом абзаце.
– И? – Эйлин выжидательно смотрела на меня, будто я Индиана Джонс, а в моих руках находились древние письмена, которые откроют нам тайну сокровищ Третьего рейха.
– Что – и? Kupim novi televizor, говорю.
Я чувствовал себя глупо. Первое время мне нравилась эта затея. Она казалась мне вовсе не бессмысленной, даже вполне толковой. Факт есть факт: у меня акцент. Конечно, ни Бак, ни Эйлин языковедами не были. Но все же последние одиннадцать лет они жили в Нью-Йорке, а если говорить о миссис Уэлч, так она и вовсе провела в этом городе больше полувека.
