— Отбиваться стану, — предупредил он на всякий случай. — Но договоримся, я барана приведу.
— Каждой.
— Каждой, — согласился он. — Сделаете дорогу к тому острову? И обратно…
— Туда.
— Обратно нет.
— Заклятый.
— Ночь скоро.
— Ночью людям нельзя.
— Болото.
Это Ежи и сам понял. И согласился, потому как и вправду вечерело.
— А этого… человека… вы…
— У него злое.
— Тут, — водяница коснулась груди.
— И тут, — вторая ткнула себя щепотью в лоб.
— Везде.
— Умрет, болото грязным будет, — завершили они хором. — Договор?
— Договор…
Ежи коснулся многострадального запястья, кровь выпуская.
— Вы проводите меня к этому острову, а взамен я, коль жив останусь, приведу каждой по барану.
— Бусы.
— Нити.
— Иглы…
— И прочего всего, чтобы для рукоделия надобно, — договорил он.
Капли крови, сорвавшись с руки, до мха не долетели, были пойманы удлинившимся вдруг языком, который и кожи коснулся, опалив. Правда, следом пришла немота, а царапина затянулась.
— Хороший, — сказала водяница.
— Ведьминский… — добавила вторая, тоже щурясь сыто, хотя ей-то ни капли не досталось. И видно, недоумение Ежи было так велико, что третья рассмеялась и пояснила:
— Одна.
— Мы.
— Одна.
— Понятно…
Понятно не было, но зато под ногами, раздвигая мхи, легла темно-зеленая трясинная тропа, по которой обыкновенному человеку ходить не стоит, если, конечно, он не заключил договора с нежитью.
…в Академии не поверят.
И штрафу дадут.
Нежить ведь уничтожать надо, а не… Ежи мрачно подумал, что этот момент он в отчет вносить не станет. Ну его… бюрократию.
Лилечка сидела тихо.
Долго сидела.
Время шло-шло. Кажется, она опять уснула, потому что когда открыла глаза, то поняла, что в доме темно. Раньше она темноты, говоря по правде, побаивалась. Но теперь та была не густой, напротив, такой вот полупрозрачною, позволяющей разглядеть, что комнатенку эту, что одежу в ней.
В ногу ткнулось что-то теплое, заурчало.
И Лилечка поймала Фиалку, посадив на плечо. Коготки тотчас пробили ткань, и Фиалка ткнулась мокрым носом в ухо.
— Темно, — сказала Лилечка зачем-то. Наверное, затем, что молчать она уже немного устала.
— Мяу, — согласилась Фиалка.
— Голодная?
— Умры.
И Лилечка поняла, что голода Фиалка не чувствовала, напротив, она была сыта и довольна. Поймала… что-то поймала, совсем даже на мышь не похожее.
И это что-то было вкусным.
— Тогда хорошо… он ушел?
— Мря.
Ушел.
Но вернется.
— Надо и нам уходить.
— Мру, — возразила Фиалка.
Темно ведь.
А Лилечка слабая. И дороги не знает. Вокруг болота. Но… тогда что получается? Ей надо тихо сидеть…
Фиалка потопталась по плечу.
Сидеть.
Ждать.
Чего? Папенька заплатит выкуп. Конечно, заплатит. Он Лилечку любит и отдаст за неё все, что только ни попросят. Но вот этот человек…
— Он очень злой, — сказала Лилечка, сняв котенка с плеча. И Фиалка поспешила устроиться на коленях, сочтя, что так тоже неплохо. — Он нас убьет.
В темноте глаза Фиалки отливали синевой.
— Поэтому уходить надо, но… если темно, он ведь тоже не станет возвращаться? По темноте. А там… на рассвете если? Когда светло, но не совсем чтобы…
Лилечка задумалась.
Идти по болоту было страшно. Оставаться еще страшнее. И что ей делать? Она бы что-то решила. Или решилась бы, но Фиалка, лежавшая смирно, подняла вдруг голову и повернулась к двери.
А в следующее мгновенье Лилечка поняла, что за этой дверью стоит человек.
Знакомый.
И…
— Тише! — верховный маг города Канопень, человек в высшей степени приятный, куда приятнее Дурбина с его привычкою трогать Лилечкину шею холодными пальцами, успел подхватить её.
И Фиалку.
И прижал к себе крепко-крепко. Так, что Лилечка взяла и расплакалась. От счастья. И еще, наверное, от страха, потому что маленьким девочкам положено бояться.
От всего сразу тоже.
— Я тут… все будет хорошо, все будет… хорошо, — Ежи гладил её по волосам и успокаивал, а Лилечка хотела бы успокоиться, как подобает взрослой барышне, но вместо этого только всхлипывала часто-часто.
И сопли в носу появились.
А слезы так и вовсе сами собой текли, никак не желая останавливаться, хотя Лилечка и старалась. Очень старалась…
— Ну все, дорогая, все…
Наверное.
Только… она всхлипнула и уткнулась в пахнущий болотом камзол. И затихла… ненадолго.
Стася его не узнала, человека, который лежал на подводе, глядя на нее почти бесцветными глазами. И она точно знала, что человек этот отлично понимает, что происходит с ним.
С его телом.
Что чувствует он разъедающую черноту, что хотел бы бороться с нею, да сил нет. И не доехал бы, если бы не бледная девушка, которая держала Дурбина за руку. Он больше не казался ни смешным, ни нелепым, хотя лицо его и покрывали потеки краски. Парик сбился. И свалился, когда Дурбина подняли.
Огромный звероватого вида мужик с легкостью подхватил мага на руки и уставился на Стасю, ожидая распоряжений.
— В дом, — велела Стася, не очень понимая, что делать дальше.
Дрожь в руках унялась, а та самая, подхватившая ведьмину силу, уже не чесалась, а горела, того и гляди вправду вспыхнет.
…внесли.
И положили на пол.
Подумалось, что мраморный и лежать на таком должно быть холодно, но мысль пришла и ушла. А на Стасю посмотрела девушка, которая теперь казалась совсем уж юной, вряд ли старше Баськи.
— Спасите его, — сказала она и добавила уверенно: — Вы можете!
Нет.
Ничего-то она не может.
Не умеет…
— Вода, — Баська сама принесла серебряный таз, над которым поднимался парок. — И соль.
— Мать-и-мачеха, — сунула Маланька пучок мягких листочков. — И ромашка…
