И…
Козелкович рад будет. Интересно, донесли уже? Наверняка… может, скрутят? И самому не идти, но… нет, так оно дольше выдет. А времени у Емельки мало.
…остров этот, болотный, еще дед показал. И он же, распоровши кожу, пометил кровью стволы старых берез, сказав:
— Прадед наш тут лежит. Неспокойная душа. Но свою кровь не обидит.
…после уже, на поминовальный день, окончательно уверившись, что отыскал из внуков достойного, он и поведал Емельке, что прадед этот был не просто так, а ведьмаком настоящим, которые в прежние времена-то на свет появлялись, хоть и редко.
И сила Емелькина, стало быть, еще от прадеда досталась.
Что остров этот прадед сам из болот поднял, поставил домишко, когда решил, что пришла пора от людишек уходить. Мол, с годами норов вовсе лютым сделался, страшным.
Жил он.
Жил.
И помер.
Только не совсем, ибо не бывает такого, чтобы ведьмак отойти сумел, силу свою не передавши. Вот и лежит под березою, дожидается годного наследника. А как им стать? Того дед то ли не ведал, то ли, как подозревал Емелька, не пожелал говорить.
Забоялся?
Или в ином дело было? Не важно, главное, что потом, после, когда Емелька вернулся в родные края и островок наведал, тот его встретил по-родственному.
Принял.
Не закрылся. Дал и дом, и очажок, пусть и дрянной… после всю ватажку принял. Правда, пришлось кровь дружков на березу лить, но помогло. Что бы там под этою березой ни лежало, оно, выбираясь по ночам, по острову бродило-ходило, а в хату не лезло.
Правда, все одно боялись.
Но и к лучшему.
Емелька поднялся, отряхнулся и осклабился.
Девку он к березе не водил, так что… будет прадеду потеха. Главное, чтоб не убил до сроку. Ну да Емелька поспешит…
…к усадьбе он вышел в потемках, через ограду перебрался, только подивившись этакой баронской безалаберности. Оно, конечно, места тут тихие, но ведь всякое быть могло?
Псы лай подняли было…
…и стихли.
А вот барон его ждал. Стоял на крылечке, руки скрестивши… надо же, почти и не переменился, как был хилым да щуплым, соплей перешибить можно, таким и остался.
— Доброй ночи, господин барон, — Емелька и поклон отвесил, куражась. — Не меня ли ждешь?
— Где моя дочь?
И полыхнул силою, пугая. Да только Емелька пуганый. Емелька видел, что сила — это сила, а пуля свинцовая — пуля. И пистолям своим верил куда больше, нежели амулетам. Хотя и те неплохи были, особенно тот, нагрудный, который Емелька с мажика польского взял.
Помнится, тот клялся, что амулетик родовой, что и огненный шквал выдержит.
Передал добровольно.
На крови запечатал.
Думал, что тем спасется, дуралей доверчивый. И этот… все они, маги, привыкли, что сильнее простого человека. Да только будет сюрпризец…
— В гостях, — Емелька осклабился. — Сидит, папеньку ждет…
— Она жива?
— Пока да, — честно сказал Емелька и добавил. — Силой клянусь, что не причинил ей вреда!
И не причинит.
…ежели чего, то не Емелька виноват, а прадед его беспокойный. С мертвяков же какой спрос? То-то и оно…
— И чего ты хочешь? — барон разом вдруг успокоился.
Поверил?
И этот дуралей, а тоже, умным себя полагает.
— Денег, — Емелька поглядел на небо. — И поспеши, времени у нас немного…
— Сколько?
— А сколько есть, только… помнится, были у мамки твоей камушки презанятные, такие, синенькие…
— Сапфировый гарнитур?
— Он самый. И зелененькие еще… красненькие тоже волоки. Что? Неужто думаешь, что Емелька дурень? Золото тяжелое, а вот камушки…
— Анна…
Бабу Емелька только теперь заметил. А ничего такая… не толстая, но и не тощая, самое оно. Да при фигуре. И главное, что мужу не перечит. Мелькнула мыслишка и её стребовать, глянуть, отдал бы барончик женушку или нет, но от неё Емелька отказался.
Время.
Ему еще по лесу плутать, тропками пробираться, от погони уходя. Да и краем болота. На краю, конечно, спокойнее, чем в глубине, но… все одно болото.
— Вот, — барон кивнул жене, которая вынесла короб. — Тут… все, что есть.
— В мешок сыпь, — Емелька поморщился.
Недогадливая.
Хотя чего с бабы взять-то?
И это указание было исполнено. Нет, в мешок Емелька заглянул, а то мало ли, вдруг да с дурости или хитрости великой вздумают подсунуть чего, навроде стеклянных бус.
— Это драгоценности, — сказал барон. — Слово даю.
— Ну раз слово… — Емелька закинул мешок на плечо, чувствуя, как бьется сердце.
Вот ведь!
Получилось!
Почти… теперь только уйти, да справиться… у барона, конечно, людишки имеются, да они к лесам непривычные. Емелька знает. Вона, братец родный, на что охотником был, а все одно стерегся, мол, ведьмины тут земли, немножно далече ходить.
Емелька и не пойдет.
Сгинет.
— И где моя дочь? — повторил барон вопрос. Емелька же вытащил из-за пояса карту, намалеванную пару дней тому. Отдал бабе. Сказал:
— Тут она… тропы я намалевал. А дальше, господине, от тебя зависит. Успеешь — твое счастье.
…только не успеет. Луна вон на небеса вскарабкалась, повисла, кривобокая. А стало быть, выбрался из могилы прадедушка.
Емелька сдержал смешок, который готов был вырваться из груди. Жаль, конечно, что не выйдет подглядеть, куда подевается это вот извечное спокойствие, когда ему донесут… жаль, но ничего, он, Емелька, найдет, чем утешиться.
Шаг.
И зашелестел за спиною сад.
Еще один. И до ограды Емелька летел, да и за нею поспешал, уходя прочь от поместья, в котором ему больше нечего было делать.
Справа и слева гудел лес.
Было что-то этакое в его голосе, недоброе. Но Емелька не баба, чтобы тени бояться. И места эти он знал, и стало быть, надобно только поспешить, тогда через пару верст выберется у Гнилушкиной пади, а там, если краем пройти, и до Вальжиного волока недалече.
…барон, конечно, озлится.
И магов наймет, Емельку искать. Да по болотным землям ни один маг след не возьмет… Емелька знает. Война — она многому учит.
Вот он и выучился.
Глава 44 О выборе и удивительных идеях, что порой посещают девичьи головы
Любовь — это торжество воображения над интеллектом.
