— Я тот, кому, наконец, будет дозволено покой обрести, — он все еще старик, только уже не грязный, измазанный черной землею.
Пожалуй, что обыкновенный.
Таких стариков в каждой деревне сыщется, чтобы в одежде простой из небеленого полотна, свита расшита зеленой да красной нитью. Пояс широкий бляхами серебряными украшен. На ногах — сапоги юфтевые. Борода стрижена коротко, а волосы вот длинны, заплетены в косы.
— Святогор, — голос его звучит громко и ровно.
— Ежи, — отвечает Ежи.
И вопросов у него множество, хотя… кажется, он знает ответы. Только все одно ему нужно услышать, что знание это верно.
— Силен, — Святогор произнес это с немалым удовлетворением. — Стоило ждать.
— Меня?
— Кого-нибудь.
— Ты ведь мог и раньше…
…прабабка, та, которая почти не выходила из комнатушки своей, рассказывала страшные сказки. И про ведьмаков в том числе.
Про мельницу проклятую.
Про мельника и двенадцатерых его учеников. Про то, что каждую весну появлялся тринадцатый, чтобы зимой, на Перелом, вновь выровнять число. Про силу, с которой мельник договор заключил. Про любовь всепобеждающую… только за Ежи не придут. А если и придут, то…
…найдется ли та, что опознает его средь иных воронов?
И если так, то… навеки Ежи останется служить? Что в человеческом обличье, что в ином…
Святого покачал головой:
— Не всякая сказка правдива.
— Ты мысли читаешь?
Ведьмак лишь плечами пожал: он ведь в голове Ежи, в теле его и душе, а стало быть, ничего-то нет, что было бы скрыто.
— Расскажи, — попросил Ежи и добавил жалобно. — Пожалуйста.
Что-то подсказывало, что просто умереть ему не позволят.
— Расскажу, — старик присел, скрестивши ноги и руки возложил на колени. Спина его осталась прямой. Ежи попытался было повторить, но собственное его тело, даже сотворенное здесь, слушалось плохо. — Что ты знаешь о ведьмаках?
— Их не существует, — убежденно сказал Ежи.
…и вновь вспомнился низкий пришептывающий прабабкин голос, и история про жеребца, на которого накинули зачарованную узду. Хорош жеребец, и купить его хотят, да только никак неможно с уздечкою продавать.
Смеяться Святогор не стал.
Вздохнул лишь.
— Давным-давно, когда мир сотворили, был он прекрасен и вечен во всем, от гор и океанов до цветка распоследнего. Ничто-то в мире не умирало, но и ничего не могло родиться, ибо не было больше в мире места. Тогда-то и поняли боги, что ошиблись, что всему-то должен быть свой срок. Так появилась смерть.
…человек устал бежать. Он все пытался сбросить с плеч мешок, но тот словно прилип.
— А с нею и новая сила.
…сил у него почти не осталось.
Он брел.
Спотыкался.
Порой останавливался, грозя темноте и тем, кто в ней скрывался, кулаками. Однажды даже выстрелил и, выстрел этот разорвал ночь.
— Никто-то не хотел касаться её, ибо сила рождения светла, а сила смерти — темна. Пришлось богам жребий бросать. И выпал белый камень Море, хозяйке родников, из которых половина осталась живыми, а половина переродилась. А другой Хосу — хозяину дорог… и всем-то… так получилось, что разделили боги обличья. И в мире наступило равновесие.
Человек остановился.
Он не был трусом. Подлецом. Сволочью — да. Но не трусом. И теперь, прижимаясь спиной к стволу огромного дерева, он смотрел в темноту, ожидая, когда за ним придут.
А стая не спешила.
Стая еще не наигралась. Почти утратившие не только обличье человеческое, но и разум, звери желали славной охоты.
— Так уж вышло, что сила жизни разлилась по миру все ж раньше, оттого и больше её. Она и в воде, и в земле, и в воздухе, везде-то — только руку протяни. И люди, сотворенные ею, к ней же и тянутся, её пользуют. Тогда как сила иная, темная, она света сторонится, — Святогор оглаживал косы свои. — И того довольно, ибо сила эта темна и сильна, как бы странно сие не звучало. Тому, кто её коснется, многое будет дадено. Но многое и спросится.
— Ты коснулся?
…тот, в лесу, кричал. Кажется, вызывал на бой, только никто-то с ним драться не станет.
— Случилось мне по молодости бродить. Неспокойным был, все искал чего-то. И нашел на свою голову. Отпил как-то воды из заветного родника. Мнилось, стану чародеем… не поглядел, что родник этот прорезался в медвежьем следе да под гнездом филина…
…сова закричала, и стая, будто ждала лишь этого крика, отозвалась на него дружным воем.
— …что в ложбину-то эту солнце не заглядывает, а сама вода черна, что вдовьи слезы.
И холодна.
Ежи теперь знает. Он, никогда-то не пивший, помнит вкус этой вот воды, которую люди не зря называют мертвой. Холод. Тот самый, который живет внутри.
И горечь.
И сладость одновременна, такая, что и мед-то таким сладким не бывает. Отрава живая, ледяным пламенем кровь сковавшая.
— Там-то я и лег. И лежал сколько — сам не ведаю, а когда открыл глаза, то…
…бледноликая женщина склонилась, коснулась губами лба, оставляя незримую метку свою. И глядя с укором, незлым, так мать глядит на расшалившееся дитя, сказала:
— Иди… такие тоже миру нужны.
Такие?
Это…
…протяжный крик человека, который пытался дотянуться до здоровенной твари, донесся и сюда.
— Это прежде-то мертвое от живого отделено было, но после мешалось, сплеталось воедино. Вы, маги, с силою управляетесь всякою, особых различий не делая. В себя берете, а после уж, переродивши, сделавши годною, и пользуетесь. Ведьмы вот, напротив, внешнюю силу имают. Но только живую.
— А ведьмаки мертвую?
— Именно так.
— И я теперь… — Ежи сглотнул. — Я больше не маг?
Святогор развел руками.
— Почему я? Ты… ты уйти не мог?
Он склонил голову, признавая, что именно в этом дело.
— Мне рассказывала… раньше… крыши разбирали… над мельниками и кузнецами, чтобы ушли… и еще над знахарями, а то и вовсе жгли дома.
— Люди боятся, — Святогор провел по короткой своей бороденке. — Мельники, кузнецы… нет, там редко кто ведьмачит. Мельник с живым зерном дело имеет, и сила его, коль случается, тоже живая. Иначе от такой муки многие беды случились бы. Кузнец и вовсе подле огня живет. Знахари… тут по-всякому.
Это невозможно!
Ненаучно, в конце-то концов! Давным-давно, еще Аполокистом Узварским, великим ученым из Царьграда, было доказано, что суть любой энергии — сердце мира, которое эту самую энергию по жилам мировым гоняет, подобно тому, как сердце живого существа наполняет кровью сосуды.
