Правда, Бес все-таки поднялся.
С ленцою.
Потянулся, оттопырив пушистый зад. Лапы же вытянул, выпустил когти, зацепивши некогда белую рубашку Ежи.
— Он хоть живой? — на всякий случай уточнила Стася.
— Умрр! — ответили коты хором, и вновь же с упреком: мол, приличные коты на трупах не разлеживаются.
— Вот и хорошо.
Тут Стася вспомнила, в каком она виде и… застеснялась.
Запоздало так.
— Раз живой, то… то что мне делать? — спросила она шепотом, покосившись на девочку, которая точно спала и во сне ногой дергала, то ли убегая от кого-то, то ли этого кого-то попинывая. — Что? Опять целовать? Ну, знаете ли…
Коты кивнули.
Вот так совершенно по-человечески. Можно сказать, даже синхронно.
— Нет, я не согласная!
Стася сложила руки на груди, подумав, что уж рубаху-то могла и оставить, что, если бы её, эту рубаху, подобрать, она бы спокойно по болоту прошла. А теперь вот… вдруг да очнется?
Глаза откроет.
И…
Стыд-то какой!
Открывать глаза маг не спешил, а Стася прикинула, что кафтан на нем пусть не совсем чистый, но в условиях нынешних ей капризничать не с руки.
Вот только…
Как его раздеть, никого не потревожив? Лилечку перенести… а мертвеца? То есть не то чтобы Стася за него переживала — покойник выглядел в достаточной мере древним, чтобы опасаться, что зрелище обнаженной ведьмы причинит ему серьезную душевную травму — но вот прикасаться к останкам не хотелось.
— Мяу, — громко сказал Бес.
А прозвучало так, что будто бы она, Стася, дура.
И не дура.
Совсем.
Просто…
Может, среди местных ведьм и принято разгуливать нагишом, но…
Она подошла к груде тряпья, к которому и прикасаться было противно, и вовсе не от грязи, а потому что эта грязь была какой-то…
— Ведьма, — позвали её от двери. — Ведьма-ведьма…
Кикиморы стояли у порога, не смея его переступить.
— На, — Стасе протянули нечто, сплетенное из тончайших нитей. — Ты дарила. Мы дарим.
И повторила, в глаза глядя, словно опасаясь, что Стася не поймет:
— Подарок.
— Спасибо, — с облегчением выдохнула Стася. Правда, длилось это облегчение недолго, ибо подарок кикимор… в общем, было время, когда Стасе хотелось пеньюар прикупить. Вот, можно сказать, сбылась мечта.
Кикиморы хихикнули.
И старшая сказала:
— Ему понравится…
Стася хотела бы возразить, да…
Тончайшие нити воплощенным лунным светом, в сплетении которого поблескивали белесые камушки. Жемчуг? Или что-то иное? Стоило прикоснуться, и камушки потеплели, налились желтовато-масляным цветом.
И… и это носят?
Рубаха до пят прикрыла… то есть легла поверх тела, но нисколько не прикрыла, даже, как Стася крепко подозревала, скорее раскрыла.
— Хорошо, — сказали кикиморы хором и захихикали совершенно по-девичьи.
— А… — Стася провела ладонью по ткани или по том, чем эта драгоценная рыбачья сеть являлась, — поплотнее чего…
— Лю-ю-ди, — вздохнула кикимора, на руках которой поблескивали до боли знакомые запястья.
И остальные закивали.
А потом…
Потом ушли. И Стася снова осталась одна. Она обняла себя, подумав, что должна бы мерзнуть, но… то ли на острове было тепло, то ли эта вот непонятная одежда, которая и одеждой-то не была, все-таки грела. И страха Стася не ощущала.
Как и сомнений.
Это было даже странно, потому что в той, прежней жизни, она всегда-то и во всем сомневалась, даже в простых обыкновенных вещах, в которых сомневаться было глупо. А она вот… теперь же…
— Умр? — Бес потерся головой о ногу. — Урр-рм…
— А ты ведь и вправду больше стал, — сказала Стася, почесав его за ухом. Для этого и наклоняться не пришлось. — Это нормально? Хотя… какая тут норма?
Луна тонула в болоте.
За краем его тоскливо плакали волки. А в хижине её ждали.
— Привет, — сказала Стася, совершенно не представляя, что еще следует сказать. — Ты… очнулся?
— Привет, — Ежи встал.
И согнулся, потому как потолок хижины был низким, неудобным.
— Я… кажется… больше не маг, — сказал он, разглядывая собственные руки. И Стася посмотрела. Темень вокруг кромешная, а вот поди ж ты, видит.
И руки его.
И глаза, что отливают то ли зеленью, то ли желтизной, причем как-то совершенно по-кошачьи. И… и смущение его видит.
И еще что-то, то ли туман, то ли силу, которая окутывает мага с ног до головы.
— Это ничего, — сказала Стася, не зная, что еще сказать. И потянулась к этому облаку, которое оказалось легким и теплым, что пух.
И окутало уже их двоих.
И, наверное, так совершенно неправильно — целоваться в темноте, как подростки, прячась под этим пуховым одеялом чужой силы.
Неправильно.
И приятно.
…издали донесся веселый смех кикимор. Вот ведь… зря они. Ничего-то больше, кроме этого поцелуя, и не будет.
Место не то.
Ребенок опять же рядом спит.
— Ведьма, — тихо сказал Ежи, обнимая её, прижимая к себе, словно опасаясь, что она, Стася, возьмет и сбежит. Или кто-то другой отберет.
— Сам такой.
— Теперь, кажется, и вправду такой, — он уткнулся лбом в её лоб. И в глаза заглянул. И смотрел долго-долго, пока от этого взгляда у Стаси голова не закружилась. И земля не ушла из-под ног. Она бы упала, но не позволили.
Удержали.
И…
— Не замерзла? — на плечи опустился теплый кафтан.
— Я… пришлось отдать. Кикиморам.
— Кому?
— Там, — Стася махнула на болото. — Они там живут…
— Водяницы.
— Точно. Водяницам… чтобы привели. А они вот… отдарились.
— Это хорошо, — Ежи не спешил отпускать её. — Береги. Моя прабабка рассказывала, что если уж нежить дар делает да по собственному почину, то этот дар беречь надо. На самом деле наука отрицает их разумность, но, кажется, я начинаю сомневаться в науке.
Стася кивнула.
И позволила себя усадить, пусть не на землю — на кучу хлама, который по-прежнему ощущался мерзостно, но не настолько, чтобы не использовать его.
— Я теперь тоже вижу. Это пролитая кровь. Не на вещи, — Ежи и рубаху стянул, кинул поверх этой кучи. А Стася подумала, что… что как-то прежде мужская нагота на неё подобного воздействия не оказывала. Даже если Владика вспомнить — а вспоминался он на редкость неохотно, как и та прошлая жизнь — он ведь был спортивным и сложен хорошо.
