— Я не так понял?!
— Маланька! — возопил другой голос, громче прежнего.
— Папенька! — взвыли уже слева.
Тогда-то Никитка и осознал, что лучше бы ему во сне помереть. Оно как-то… без мучений прошло бы.
— Бася!
— Батюшка!
— Что тут происходит?
Вот и Никитка не отказался бы понять. На всякий случай он все-таки открыл глаза и голову повернул, вяло удивившись, во-первых, что еще жив, а во-вторых, что сил хватает голову ворочать.
Справа от него полулежала растрепанная девица вида разнесчастного.
Слева еще одна.
И Никитка глаза прикрыл, решив, что все-таки блажится ему. Ну или, если выражаться научно, он пребывает в предсмертном бреду. Правда, он никогда-то не слышал, чтобы от бреда пахло вареньем, молоком и самую малость — салом соленым.
— Вот и нам бы хотелось узнать… — донеслось от двери. — Что тут происходит…
…Басенька и сама не поняла, как приснула. То ли привычка сказалась — в родном-то доме она имела обыкновение почивать после полудня, особенно летом, когда на улице самая жарень, — то ли притомилась она, то ли ведьма зачаровала.
Сама Басенька после уж пришла именно к такому выводу.
Ведьма.
Не своя, к которой она уже почитай и привыкшая, а та, другая, с дурным глазом и похожая сразу на сродственницу треклятую, и на троюродную папенькину тетку, которая в доме являлась редко, но коли уж приезжала погостить, то разом свои порядки наводила. И поди-ка попробуй сказать хоть словечко поперек.
В общем, она виновата.
Точно.
Баська ведь не хотела спать, так, полежать чутка, а потом взяла и… а батюшка тоже взял и заявился. И добре бы один, так ведь при ем и Маланькин тятька, который хмурится, бровями играет, и еще вот Антошка, ирод, верно, комнатушку показавший.
И ведьмы.
Баська-таки руки с себя скинула: ишь, магик, только-только на покойника похожий лежал, а нате, согрелся, отжил, потянулся к телу живому. И главное, что за самые девичьи красоты ухватить норовит.
— Это… это случайно получилось, — сказала Баська и мага пальцем в бок ткнула, чтоб подтвердил, что именно все случайно, а не по злому умыслу. Правда, что-то да подсказывало, что батюшка не поверит.
Или, если поверит, все одно…
— Случайно, — просипел маг и на всякий случай отодвинулся.
Попытался.
Только с другого боку от него Маланька лежала. То есть раньше лежала, а теперь вот сидела себе, потупившись, да косу оглаживая.
— Он замерзал, — Баська шмыгнула носом и тишком себя ущипнула, чтоб расплакаться. Батюшка-то до слез очень жалостливый. Да только не вышло. — Я… и решила, что согреть надо бы.
— Согреть, стало быть…
— Истинно так! — пискнула Маланька. — Он, почитай, не шевелился…
— Не шевелился, — подтвердил маг, руки на груди укладывая, верно, решивши, что если покойником притворится, то батюшка хмуриться перестанет.
А он уж не хмурился.
Он рукава кафтана закатал, как всегда делал, когда собирался с кем-то о жизни толковать. Ну или честным мордобитием заняться. Правда, порой начиналось с одного, а после к другому перетекало, но…
И дядько Матвей Фролович тоже за рукава потянулся.
И подумалось, что если они вдвоем станут с магом о жизни толковать, то этот самый маг точно до утра не дотянет. Тогда получается, что зазря все?
Проклятье снимали.
Грели вот…
— Батюшка! — взвыла Баська так, что Черныш, прикорнувший на подушке подле маговой головы — и как забрался-то? — подскочил. — Так… не было ничего!
— Чего не было? — батюшка нехорошо так сощурился.
— Ничего не было! Клянусь!
И Маланька закивала.
— Помилуйте, — ведьма взмахнула рукой, и широкий рукав её летника блеснул драгоценным шитьем, заставивши батюшку рот закрыть. — Очевидно, что произошло недоразумение… да, ваша дочь, конечно, поступила… несколько неосмотрительно.
Ведьма поднесла ладонь к губам и дунула, а от дуновения этого Баську окружило облако перламутровой пыли.
Красиво.
— …однако действовала она из благих побуждений.
Пыль переливалась, оседая на Баськиных волосах и коже. А Маланьке второе облако досталось.
— И могу заверить, что честь её девичья ущерба не понесла… вон, посмотрите… когда девица невинность утратила, то и пыльца цвет меняет. Раньше это средство порой использовали, желая невесту опозорить. Но ваша дочь…
— Женишься, — батюшка рукава раскатал обратно и взглядом в мага вперился. Который от этого взгляду побледнел сильно.
— Я? — уточнил он робко.
— А то.
— Но… но я…
— Ущерба не было…
— Слухи все одно пойдут, — батюшка больше не казался злым, скорее задумчивым.
— Я могу бумагу выправить.
— И кому мне эту бумагу показывать? Даже если на рыночной площади вывешу… — батюшка махнул рукой и взгляд свой задуменный на Баську перевел. — Завтра же под венец!
— Погоди, — Матвей Фролович взял батюшку под локоток. — А моя как?
— Папенька!
— Батюшка!
— Ни на ком я жениться не буду! — магик попытался сползти с кровати. И у него, что характерно, даже получилось. Он выпятил тощую грудь и плечи расправил. — Помилуйте, я не стану отвечать за чужую глупость…
— Моя ближе лежала, — кажется, батюшка все-то для себя решил.
Баська поглядела на магика и поняла, что не хочет за него замуж.
Вот никак не хочет.
Он же ж… страшенный.
И морду малюет… это хорошо, что батюшка его размалеванным не видал, а то бы точно пришиб с ходу. И не то чтобы Баське сильно жаль было магика, небось, сам думать должен, чего творит, но… но замуж? Вот за этого? Он же ж тощий!
И хилый.
И…
Тришка вон телегу поднять мог, а этот… этот и колесо в руках не удержит. Какая от подобного мужика польза-то?
— …и обнимался он с ею. Стало быть, на ей и женится…
— Что там он обнимал? Так, подержался слегка, а Маланька…
— Не хочу! — взвыла Баська.
И Маланька вой подхватила, причем у нее-то всегда плакать душевней выходило, с переливами, горестно, маменька ейная, помнится, еще говорила, что если Маланькин батюшка в разорение войдет да в нищету, то Маланьку плакальщицы завсегда примут.
Вон, даже у Баськи от воя этого в грудях защемило.
Или не от воя, но от жизненных тяжких перспектив. Дура, ох дура… а ведь могла бы… могла бы за Тришку замуж пойти. Теперь-то… чего… вона, прав батюшка, слухи пойдут.
