В общем, взгляд не отвести.
Лилечка и не отвела. И бочком, бочком, аккурат, что Зверь недавно, подобралась. А Норвуд присел и протянул ей что-то.
— Твое? — спросил он.
Стася только и увидела, что в руке его что-то поблескивает.
— Маменькино! — уверенно ответила Лилечка.
Браслет.
Широкий, с ладонь. Толстый. Золотой наверняка и каменьями усыпан густо.
— Стало быть, надо маменьке отдать…
— Вы его убили? — поинтересовалась Лилечка, примеряя браслет, который для руки её оказался слишком уж велик и все норовил соскользнуть, даже когда Лилечка его на плечо подняла.
А вот Норвуд от вопроса несколько смутился. И оглянулся на прочих.
— Кого? — уточнил он.
— Того, который меня украл и убить хотел. Злой человек…
— Его волки задрали, — ответил тот, который Стасе плащ отдал и улыбнулся этак, широко, что видны стали белые, на редкость красивые зубы.
Разве что клыки великоваты.
— У нас тут волков не водится, — Лилечка оперлась на широкую ладонь Норвуда.
— Это… чужие волки, — он сказал это серьезно. — Случайно тут оказались… но они уже ушли.
— Да и детей волки не трогают.
— Точно…
Странный разговор.
И люди тоже странные, но опасности от них нет. Бес и тот прислушиваться перестал, сел себе, выкусывает из шерсти то ли мусор, то ли мелкие иглы, в нее забившиеся.
— Тогда хорошо, — Лилечка браслет опять поправила, но он все равно соскользнул, чем огорчил донельзя. — Маменьке отнести надо. Ей папенька его подарил, когда сватался. А ты мне подаришь?
— Я? — вот теперь… он не удивился.
Не так удивился, как должен бы удивиться человек, услышав от ребенка очевидную нелепость.
— Ты, — Лилечка вернула ему браслет и посмотрела прямо в глаза. — Ты меня спас, тебе и жениться.
Кажется, жениться Норвуд готов не был.
— Потом, — смилостивилась Лилечка, — когда я подрасту…
Кто-то закашлялся.
А Норвуд…
Встал вдруг и поклонился.
— Буду счастлив, — сказал он совершенно серьезно, так, что Стася поняла: он и вправду женится. Дождется, когда Лилечка подрастет, и женится.
Безумие какое-то…
Глава 50 О сути ведьмаковской
Умные люди тоже наступают на грабли, но лишь для того, чтобы поднять их с земли, не нагибаясь.
Наставления Первака, потомственного селянина, старшему сыну, тоже Перваком нареченному.
Маменька плакала.
Она всегда-то плакала, когда впадала в волнение, не то, конечно, которое приличное, с нюхательными солями, веером и всенепременными лавандовыми каплями.
Сейчас она просто обнимала Лилечку и плакала.
Взахлеб.
Даже подвывала тоненько, что было совсем уж невозможно и непонятно. Чего плакать, когда все хорошо? Она целая. И только испугалась. Немного.
Сперва.
А потом уже Фиалка появилась и Ежи, и тогда стало совсем даже не страшно. Жаль только, что Лилечка не видела, как маг с тем мертвяком управился, который тоже пугал, но не напугал.
Про мертвяка она маменьке говорить не станет.
И вовсе…
Маменька хорошая, но нервы у ней слабые, об том все говорят и особенно Дурбин. Лилечка его немного недолюбливала за холодные руки, но обрадовалась, узнав, что Дурбин живой.
Только его женить хотят.
А он не хочет, хотя невест целых две и обе хорошие, нянюшке вот понравились бы, она всегда говорила, что чем девица толще, тем больше красивая. Эти обе были совсем даже красивые, не понять, которая краше, если только померять. Но Лилечка подозревала, что мерять чужих невест ей не дадут. И потому просто сидела, грызла пряник, который ей сунули сразу, позабыв, что ребенка сперва надо кашей кормить и творожком, а уже потом сластями. Лилечка же возражать и не подумала.
Пряники куда как каши вкуснее.
Хотя сейчас и от каши не отказалась бы, да… но у кого просить — не понятно. В Стасином доме, куда их дорога вывела — а ехали на возке, и Лилечкин жених сам лошадку вел — было людно, шумно и суетно.
Сперва папенька явился, с маменькою и людьми.
Потом еще маг из города, тот, другой, приятель Ежи и тоже с людьми.
А в самом доме ведьмы обнаружились, всамделишные и нисколько на Стасю не похожие.
— Простоквашки принести? — спросила босоногая девица в мятом сарафане. — Или кашу? Кашу будешь?
— Буду, — сказала Лилечка, ведь пряник закончился.
Девица была не просто так, постороннею, а Лилечке теткой родной доводилась.
И еще бабушка приехала.
Настоящая.
Правда теперь она маменькой занималась, что-то ей втолковывала и, может, даже ругала. А чего? Ведь понятно же, что нервы. Был бы Дурбин совсем здоров или хотя бы без невест, у которых свои папеньки имелись, грозного вида, он бы маменьке сонных капель налил.
Во сне ведь никаких нервов нет.
— Сейчас найду кого…
Она огляделась и, поняв, что все заняты, махнула рукой.
— На лучше еще пряника…
Лилечка и взяла.
Отчего бы не взять. Да и вправду есть хочется…
…и на ведьм поглядеть. Она бочком, бочком, осторожненько подвинулась туда, где стояла сухопарая некрасивая женщина, которая что-то втолковывала Стасе.
— Лилия? — давешний свей, за которого Лилечка выйдет замуж, обязательно выйдет, потому что в сказках девицы-красавицы всегда выходили за героев, их спасших. Правда, если подумать, то спас Лилечку Ежи, но тот точно не дождется.
Вон, на ведьму смотрит.
И она на него.
Ну и пускай себе. Даже хорошо, потому как Ежи Лилечке не очень нравился. Какой-то он весь не такой был… а у Норвуда шрам.
И вообще глаза желтые.
Он опустился перед креслом на одно колено и протянул Лилечке колечко на веревочке. Она и взяла, покатала в пальцах, удивляясь тому, до чего это колечко теплое, ласковое, будто из солнечного света сплетенное, и примерила. А оно, еще недавно казавшееся огромным, взяло и село на палец, будто для Лилечки специально сделанное. Наверное, не стоило принимать… папенька и маменька, и гувернантка в Китеже тоже, все говорили, что барышня приличного рода не принимает подарки от людей незнакомых. Но ведь Лилечка, если подумать, с Норвудом уже познакомилась. Да и сама мысль о расставании с чудесным колечком была ей неприятна.
