— Жениться.
— На ком? — уточнила она, подозревая ответ. И не ошиблась.
— На вас.
— Спасибо, — Стася задрала голову так, что шея заболела. Оставалось надеяться, что поза в целом получилась горделивою, а не глупой. — Но я как-нибудь без мужа обойдусь…
— Боюсь, не получится, — Радожский Береслав Васильевич поднял руку и рукав потянул, обнажая полосу запястья, по которой вился престранный темный узор.
И ведьмы за Стасиной спиной вздохнули.
Как показалось, с сожалением.
На всякий случай, Стася посмотрела на собственные руки и с немалым облегчением убедилась, что ей пока ничего-то этакого нарисовать не успели.
И не только она.
Береслав Васильевич нахмурился.
Потом еще нахмурился, ставши хмурее прежнего. И, сделав шаг, очутился подле Стаси, чтобы руку её перехватить, дернуть.
— Аккуратней, — рявкнула Стася, испытывая одно лишь желание — убраться куда подальше, и от ведьм, и от этого вот… жениха на её голову.
— Прошу простить меня за неловкость, — без толики раскаяния произнес Береслав Васильевич и, поплевав на палец, кожу потер. Это он что, решил, будто Стася, желая избежать неизбежного женского счастья, взяла и закрасила узорчик?
Ну-ну…
Он опять потер.
И еще…
— Дыру протрете, — Стася руку высвободила. — И вообще… кто вы такой?
— Радожский. Береслав Васильевич, — с некоторой растерянностью повторил наглый гость.
— Это я уже слышала. А поподробнее можно? — вторую руку Стася ему сама протянула. Пусть потрет, убедится, что никаких посторонних узоров на Стасе нет, и на том успокоится.
Глядишь, вовсе отбудет кого-нибудь другого осчастливливать.
— Князь… — ответил Береслав Васильевич.
— Поздравляю.
— С чем?
— С князем.
— Издеваетесь?
— Понять пытаюсь, — честно сказала Стася. — Что вам от меня надо.
— Договор, — он вздохнул и посмотрел Стасе за спину. Та тоже обернулась, увидев, как одна ведьма что-то другой шепчет. И вот вряд ли впечатлениями о госте делятся.
— Так, — Стася опять поскребла колено, на котором проступила характерная красная блямба свежего укуса. — Кто-нибудь объяснит мне…
— Деточка, — Марьяна Францевна всплеснула руками. — Ты только не волнуйся…
— Я и не волнуюсь.
В отличие от некоторых.
А пахло от князя конским потом и хлебом, и еще вином, кажется. Это он что, для храбрости? Оно-то, конечно, женитьба — дело серьезное, требующее немалого мужества, но не до такой же степени!
— Я понять пытаюсь, что здесь происходит…
— И я бы не отказался, — прогромыхал Евдоким Афанасьевич, из стены выступая. И при том вид имел на редкость внушительный, аккурат, как Бес, когда он решал стать больше и шерсть распушал. Шерсти у боярина не было, зато имелись шуба, шапка и посох, конец которого коснулся груди в конец растерявшегося князя. — Отродье Радожского?
— Я бы вас попросил… — князь прищурился, и на ладонях его вспыхнули искры.
— Я бы тоже вас попросила, — Стася не нашла ничего лучше, как по этой ладони хлопнуть. И ведь не обожглась, а искры взяли да погасли. — Вы не у себя дома находитесь. Ведите себя прилично…
И добавила зачем-то преукоризненно.
— А еще князь…
Князь почему-то покраснел.
Глава 52 В которой приходит понимание, отчего нельзя злить ведьму
Если вы нашли женщину своей мечты, с остальными мечтами можете распрощаться.
Народная мудрость.
Аглая знала, что рано или поздно это случится: встреча с супругом. И не то чтобы боялась… чего бояться? Мишанька ведь хороший.
Добрый.
Немного рассеянный и вовсе порой склонен к необдуманным поступкам. Но то не он сам, то друзья его, которые на Мишаньку плохо влияют.
Влияли.
Так она уговаривала себя, когда случалось провести очередной пустой вечер, ибо Мишанька обещался к ужину быть, а после передумал.
…или вот задержался.
Отбыл на три дня в поместье Кужневского, на уток охотиться, позабывши, что обещался Аглае сопровождать её к княгине Костромской, на музыкальный салон. Неудобно вышло тогда, но…
…он так искренне просил прощения. И клялся, что более никогда…
…а с живописью этой вовсе глупо вышло. Наверное, он прав, княжне Гурцеевой не пристало портреты посторонних мужчин писать. И женщин тоже, если, конечно, это не подруги.
Подруг не было.
Имелись приятельницы, из тех, с кем водиться было правильно, и они в свою очередь сочли Аглаю годною, но… разве ж это дружба, когда в глаза одно, а за спиною обсуждают?
Нет, подруг не было.
И жизни…
— Стало быть, вот ты где? — Мишанька гляделся утомленным.
Сколько он не спал?
Волновался, наверное… следовало бы предупредить его, там, в Китеже, когда все решилось. Отправиться в клуб… правда, Аглаю не пустили бы, ибо правила таковы, что женам в клубе делать нечего, но Мишаньку, глядишь, и согласились бы позвать.
— Здесь, — она уняла дрожь в руках. И улыбнулась, ласково так…
…как он её добивался!
Цветы носил.
И драгоценности, которые она сперва не принимала, поскольку было боязно. А он все настаивал, и с каждым разом подарки становились все дороже, а он настойчивей.
Стихи писал.
И читал тоже. А однажды, когда в школе устраивали малый прием, вовсе уселся на пол подле ног Аглаи, пока она играла на клавесине. И сидел, глядел так, страстно, смущая до крайности.
Тогда-то над ним посмеивались, по-доброму.
И Аглае завидовали, правда, не сказать, чтобы по-доброму, но тут она поняла: ведьмы-то разные бывают. А со сглазом даже первогодка справится.
Да…
— Я рада тебя видеть, — сказала она, примиряюще.
И кольнуло под сердцем.
— И я рад, — Мишанька опустился рядом, на софу. — И чего сбежала?
— Я не сбежала. Мне… нужно было.
Аглая потрогала косу, которую сплела наспех, потому как ничего-то с собою, для прически, не прихватила. Вот и вышла коса толстою, растрепанной.
— Я должна была, понимаешь?
Нет.
Она поняла это ясно, когда Мишанька нахмурился. Он терпеть не мог, чтобы ему перечили. Но ведь Аглая не перечит. Она пытается объяснить.
