И со вздохом она молодца подняла.
Попыталась.
За плечи.
Но шитый золотом бархат выскользнул из рук, да и сам тип оказался куда как тяжелее, чем ей представлялось, в общем, не удержала.
Благо, уронился на мох.
Стася надеялась, что не сильно так… уронился. И вообще мох мягкий.
— Извини, — сказала Стася, чувствуя за собой вину. Небольшую. В конце концов, спать надо дома, в кровати, а не бродить ночами по сказочным лесам.
Подхватить под мышки тоже не вышло: молодец был крупноват.
Тяжеловат.
И вообще для перемещения неудобен.
— Все-таки придется целовать, — сказала себе Стася и на всякий случай дернула молодца за ногу, может, если за ноги волочь, то легче пойдет?
С места сдвинуть вышло, правда, ценой потери сапога, под которым обнаружились характерно рваные носки вида столь обыкновенного, что поневоле возникла мысль, что молодец не настоящий. Нет, Стася точно не знала, что носят сказочные царевичи, но вот… не носки же!
Черные!
С вытертою до бела ступней и дырочкой, стыдливо перехваченной парой красных ниток. Видать, сам шил, решив, что носки показывать никому не станет.
Сапог Стася натянула обратно, ибо вид постороннего носка ввергал ее в отнюдь не сказочную печаль.
— Я не хочу его целовать! — сказала она Бесу, который за попытками утащить молодца наблюдал с немалым интересом. — Совершенно! Может… может, он чеснок ел! Или курит. Или вообще… мало ли, вдруг здесь женщинам вообще нельзя целоваться!
Бес молча и с видом пресосредоточенным принялся вылизывать правую лапу. То есть он свое дело сделал, а дальше — Стасины заботы.
— И… и…
Она топнула ногой, вымещая злость, но лес остался равнодушен, молодец — недвижим. Вот… бросит она его! Если до сих пор волки не сожрали, то, глядишь, и до утра дотянет. А может… посидеть и подождать? Хотя… ждать придется долго.
Стася вздохнула.
И наклонилась к самому лицу… ничего, симпатичный, даже сказочно красивый, а потому веры ему никакой, потому как в реальной жизни сказочные красавцы не встречаются, а если и встречаются, то не Стасе. И этот… может, его покатить? Бочонки же катают.
Стася попробовала, но сил ее хватило лишь на то, чтобы перевернуть типа лицом в мох. И то далось нелегко.
— Твою ж… дивизию, — сказала Стася и, смахнув пот со лба, присела. На молодца. А что, она не тяжелая, ему же, как выяснилось, все равно.
Докатить не докатит.
Тащить у нее еще хуже получается. Бросать… жалко. Целовать страшно.
И вправду, мало ли чем этот вот поцелуй закончится…
— Нет, я серьезно, — она почесала нос и попыталась отряхнуть кафтан, к которому прилипли старые листья, паутина и еще, кажется, дохлый жук. — Жалко ведь человека…
Бесу человека жалко не было.
Совершенно.
— Думаешь, все-таки целовать? — Стася поерзала. Следовало признать, что сидеть на человеке куда удобнее, чем на земле.
Теплее.
— А если не поможет?
Кот посмотрел с прищуром. Мол, ты сперва попробуй, а уже потом дальше думать будешь.
— Значит, придется…
В самом-то деле… что она… будто не целовалась никогда. И вообще, можно представить, что это даже не человек, а… памятник. Или знамя. Да. Будто она, Стася, целует знамя потому что… потому.
Для начала пришлось молодца перевернуть на спину.
— Вымазался-то как… — покачала головой Стася.
Ну и как его целовать-то?
То есть ей, конечно, случалось и целоваться, и не только целоваться, но вот все равно почему-то было на редкость неудобно. Стася осмотрелась, убеждаясь, что в лесу находится одна.
Бес не в счет.
Вздохнула.
Наклонилась и, закрыв глаза, быстро чмокнула незнакомого — вот до чего докатилась-то! — молодца в губы. В голове вертелось что-то про уста сахарные с ланитами вкупе.
— И что дальше? — Стася посмотрела на кота.
Кот на Стасю.
И оба — на молодца, что продолжал лежать, притворяясь мертвым.
— Мр…
— Думаешь, недостаточно старалась? — Стася, облизав палец, зачем-то стерла со щеки молодца пятно. — А если вообще…
Она махнула рукой, пытаясь выразить невыразимое: идея-то бредовая.
— Я, конечно, еще раз попробую, но…
Домой хотелось.
И чем дальше, тем сильнее. А вот бросать этого подозрительного типа, так совсем не хотелось. И не из любви к ближнему, просто не повезло вот Стасе совестливой уродиться.
Она вздохнула.
Закрыла глаза и наклонилась, осторожно коснулась губами губ…
Глава 14 О магах, ведьмах и ночных знакомствах
Жила-была ведьма. Сама виновата.
Народная мудрость.
Давным-давно, когда в Ежи только-только очнулся дар, а случилось это после очередной болезни, вымотавшей его до предела, никто-то сперва не понял, что произошло.
И отчего вдруг огонь из печки выскочил, пополз к Ежи, который возле этой самой печки грелся.
Матушка испугалась, закричала.
И сестры подхватили крик, не потому что испугались, просто были в том возрасте, когда старательно пытались казаться взрослыми, а потому повторяли за матушкой все, что бы она ни сделала.
Папенька прибежал на крик.
И дворня.
На Ежи набросили одеяло, сшибли с лавки. Он еще, помнится, пребольно локтем о пол ударился. А папенька хлопал по одеялу, пытаясь погасить пламя. Тогда от испуга и обиды Ежи заревел во весь голос, и этот его хриплый рев напугал всех еще больше.
Тот момент врезался в память.
Сколько лет прошло, а Ежи до сих пор помнит, что озноб, его мучивший, с которым не справлялись ни пуховое одеяло, ни горячие бульоны, и то, странное, тяжелое, что ворочалось внутри него, и собственное желание согреться и жар, что вспыхнул во всем теле, грозя испепелить.
Матушкины испуганные глаза.
Сестер.
Отца…
И огонь, что погас не сразу, напоследок-таки вырвавшись из-под контроля, он оставил следы на руках. Вывести их не получилось даже после…
…огонь вернулся.
Тот самый, из печи, не кухонной, огромной, которою заведовала Микитична, женщина мрачная и неспешная, но домашней, выложенной изразцами. Печь эта и топилась-то отдельно от кухонной, изразцы давно уж пожелтели, а синие узоры на них стали бледнее.
