Она опрокинула рюмку до дна и содрогнулась.
— И я ведь пытаюсь… объясняю, говорю. Они вроде понимают. Пока говорю, понимают. А как выйдут отсюда, так опять… и начинают то отговаривать, то запрещать, то еще чего… потом сами удивляются, куда сила уходит, что прибытку ей нет. А откуда прибыток, когда ведьма несчастна?!
Это она сказала, пожалуй, чуть громче, чем следовало бы, а после и вовсе добавила крамольное:
— Порой мне кажется, что раньше оно все как-,то… честнее было. Мы не любили их, они нас… и все. А тут… уеду, — это Эльжбета Витольдовна произнесла с немалою убежденностью. — Вот… в командировку и уеду.
— Куда? — тотчас заинтересовалась Марьяна Францевна.
— В Канопень!
— Куда?!
Она поглядела на другую стену, которую занимала карта Беловодья со всеми его городами, городками и махонькими даже поселениями. Карта была рисована под старину, а потому изобиловала непонятными знаками и диковинными зверями.
— В Канопень, — Эльжбета Витольдовна повторила слово мрачно. — Доклад пришел. Точнее, запрос. Тамошний верховный интересуется, не отправляли ли мы в Канопень ведьму…
— В Канопень?
— Вот и я о том… я точно никого не отправляла. А стало быть… или самозванка.
— Или… — глаза Марьяны Францевны блеснули. — Погоди… это же…
Она поднялась и, отыскав-таки на карте упомянутый Канопень — городишко, судя по рисунку, был вовсе не так уж мал, просто весьма далек от столицы, — ткнула пальцем.
— Именно, — сказала Эльжбета Витольдовна, не дожидаясь вопроса: некоторые вещи лучше было не озвучивать. — Именно…
Она глядела на карту.
Глядела.
И… мысль об отъезде согревала душу не меньше, чем вишневая наливка. А еще появилась мысль, что вовсе не обязательно ехать одной.
В конце концов, она ведь обещала отвлечь Аглаю от ее живописи?
Вот и отвлечет.
И…
Тонкие губы Эльжбеты Витольдовны растянулись. Все же она и вправду была ведьмой прежде всего по состоянию души.
Проснулся Ежи оттого, что по нему топтались. Весьма так деловито, с полным, можно сказать, осознанием процесса. Правда, кто бы ни топтался, нельзя было сказать, что он был тяжел, но вот… неприятно все же.
И Ежи открыл глаза.
— Мря, — сказал зверь ярко-рыжего окраса, усаживаясь на груди.
— Доброго утра, — на всякий случай Ежи решил со зверем поздороваться. Тот чуть склонил голову. Крупную. Круглую. С торчащею во все стороны шерстью, длиннющими усами, которые мелко подрагивали, и треугольниками ушей.
На ушах имелись кисточки, придававшие зверю сходство с рысью.
— Гм… не будете ли вы столь любезны…
…клыки, правда, поменьше рысьих, но тоже не оставляют сомнений, что натура у зверя весьма себе хищная.
— …мне бы встать, — Ежи глядел на зверя.
Тот глядел на Ежи.
И глаза были желтые, янтарные, весьма даже разумные. Наконец, смотреть зверю надоело, и он поднял лапу, которую демонстративно принялся вылизывать, всем видом своим показывая, что процесс этот долгий, ответственный, суеты не допускающий. Пушистый же хвост скользнул по телу, кончиком самым коснулся носа Ежи, и тот не удержался, чихнул.
От чиха зверь подскочил едва ли не на локоть, причем приземлился сразу на четыре лапы, спину выгнул и будто бы раздулся вдвое. Из горла его донесся грозный воющий звук.
— Извините, — Ежи все-таки сел. — Я нечаянно. Никак не хотел вас напугать.
— Умрру! — ответил зверь и все-таки позволил себе слегка уменьшиться в размерах. После вовсе отвернулся, сделавши вид, что знать Ежи не знает и вовсе даже по нем не топтался.
Ежи сел.
Потянулся.
Выглянул в окно, отметивши, что солнце встало и давно уже. Вот ведь… могли бы и разбудить. Подавив зевок, он поинтересовался у зверя:
— Не подскажете, где ваша хозяйка?
Как ни странно, зверь поднялся и неспешно, будто бы гуляя, направился к выходу из комнаты. Впрочем, на пороге он оглянулся и произнес:
— Мря.
— Да, конечно, я иду. Только слегка вот… — Ежи обтянул мятый кафтан, отметив, что тот не только мят, но и грязен, да и пару пуговиц где-то потерялись, а ведь гербовые, зачарованные.
…и подлежат специальному учету по десятой форме.
Или девятой?
Зверь фыркнул и толкнул дверь, которая отворилась легко и беззвучно.
Ведьма, как ни странно, обнаружилась на кухне, да не одна. На высоком стульчике, прижимая к груди лысого уродца, в котором все же угадывалось некоторое сходство с роскошным рыжим зверем, восседала Лилечка. А на полу…
Нет, Ежи знал, что ведьмы любят животных, но все же как-то… не в таких количествах, что ли?
— Доброго дня, — ведьма поставила фарфоровую миску, судя по монограмме, из коллекции родовой посуды, на пол. В миске виднелась кучка чего-то бело-розового, с темными крапинками. — Как спалось?
— Благодарю, замечательно…
Рядом с первой миской встала вторая, наполненная, кажется, мелко резанным мясом.
И третья.
…а ведь за каждую дадут пару сотен золотых, не торгуясь. За вейсенский-то призрачный фарфор… а она из них кормит… к слову, кого?
— Что это за звери? — позволил себе поинтересоваться Ежи.
Мелкие.
И еще мельче. И крупные. Лохматые. Длиннохвостые. Рыжие, черные и какого-то совсем уж непонятного окрасу, то ли серые, то ли голубые.
— Котики, — сказала ведьма. — Коты. И кошки.
И вздохнула так тяжко-тяжко, добавив:
— Правда, еще скорее даже котята. К счастью…
Котята урчали, ворчали, мяукали и толкались, спеша добраться до содержимого мисок. И только знакомый Ежи рыжий с легкостью запрыгнул на стол, оттуда наблюдая за суетою. Да лысый уродец на руках Лилечки тоже не спешил присоединиться к прочим.
Если он тоже был котом.
— Они полезны?
— Очень, — сказала ведьма. — Скучать вот не дают.
Кто-то тоненько запищал, пытаясь выбраться из кучи лохматых тел.
— Надо бы их отдельно, но… тогда точно не справлюсь.
— А зачем вам столько? — поинтересовался Ежи осторожно и, наклонившись, помог выбраться зверьку, застрявшему под комодом. Зверек в благодарность тяпнул за палец и поспешил к мискам.
— Сама не знаю. Так получилось… а вы себе котика не хотите?
— Хочу, — вдруг сказал Ежи. — Этого вот. Если можно.
Рыжий повернулся к нему, и ухо его дернулось. А потом… Ежи готов был поклясться, что на морде появилось выражение снисходительно-довольное, будто иного зверь и не ожидал.
