— В жабу? Неа, не охота.
— Отчего же? — поинтересовался Евдоким Афанасьевич. — Человеком быть сложнее. Жаба что? Ни забот, ни хлопот… сиди себе да комаров лопай.
— Голым задом да в холодном болоте? — парень открыл оба глаза и снова зажмурился, правда, ненадолго. — Не хочу в жабу!
— Тогда вставай! — Евдоким Афанасьевич велел это не то чтобы громко, но тоном таким, что и Стася вскочила бы, когда б уже не стояла. — А то ишь, пришел, наследил, разлегся. Будто иных забот нет.
Парень поднялся и кое-как рубашонку одернул.
А ведь совсем молоденький и… неустроенный какой-то. Правда, Стася тотчас заткнула голос совести, который требовал парня немедля устроить и желательно в добрые женские руки.
— И слушай сюда. Ты пришел службы искать, верно?
— Агась, — Антошка шмыгнул носом.
— Считай, что ты ее нашел. Тело твое нам без надобности, но вот по дому помощь нужна. Отслужишь годик-другой, а там посмотрим. По делам и награда. Ясно?
Он кивнул.
— Видишь, — Евдоким Афанасьевич обернулся к Стасе. — Все не так уж плохо…
— А кормить станете? — уточнил Антошка, окончательно страх растерявши. И по животу себя похлопал. — Пока шел, то сголодался в конец.
Стася же подумала, что не так уж ей работник и нужен. И лотки она сама почистить способна, и полы помыть, и за топор знает, как браться, но… кто ж ее, ведьму несчастную, послушает?
Глава 25 Историческая, повествующая о ведьмах, магах и чаяниях девичьих
…в мире есть не так и много действительно важных занятий, требующих полной сосредоточенности, как еда и отдых. Прочие же дела суть суета сует и потому, всякий раз, отвлекаясь от важного, подумайте, надо ли оно вам…
«Семь крыш и одна синица, или же Мысли о сути жизни и рыбных потрохах». Рассуждения премудрого кота Мура, так и не оформленные им в книгу в силу врожденной лени и общей ненадобности.
Сбегчи получилось не так и сложно.
Всего-то и надобно было, сказать, что к подруженьке идет на чаи да вечерок, что сидеть долго будет, потому как с Маланькою, как подружку Басечкину именовали, порешили они шитьем заняться. Небось, к Маланьке тоже сватов вот-вот зашлют, а приданое готовить надобно. И даже если не собственною рученькой, то всяко приглядеть за девками дворовыми, которые, только волю им дай, мигом чегось не того пошьют.
Этие резоны батюшка выслушал, головою кивнул преважно, мол, дозволяю, и велел с собою угощения взять. А то не дело это с пустыми руками в гости.
Маланьке даже гостинчика передал — штуку полотна тонюсенького, голландского.
Баське даже завидно стало. Ненадолго. После вспомнилось, что у ней этакого тоже имеется, что лежит оно в одном из сундуков кованых, да в переписи приданого указано.
— Выросла, девонька моя, — прогудел батюшка, Басеньку обнимая. И так ей стало тепло в его объятьях, так хорошо, что от этого она разрыдалася. — Скоро уже, скоро покинешь дом тятенькин…
На душе вовсе погано стало.
И появилось желаньице отступиться. Королевич? На кой Басеньке королевич, когда у нее батюшка один-одинехонек останется? Кто за ним приглядит? На своячницу-то никакой надежды, она сухая, бесчувственная, а у батюшки сердце.
Тришка опять же…
Поди не так и плох. Давече вот гостинчик передал через сенную девку, зеркальце махонькое в серебряной оправе, да не простое — зачарованное, глядишься в него и будто бы хорошеешь. И оправа предивная, с листом земляничным да ягодками. Зерькальце Баське крепко по сердцу пришлось. И она даже Тришке отдариться думала, лентою в волосы, которую самолично вышивала.
И отдарится.
После.
Девке вон оставила, велевши строго-настрого, чтобы передали этую ленту.
А батюшка… сперва-то, конечне, в расстройство придет. Может, даже, лаяться станет по-всякому. Выпить выпьет. Как с горя-то и не выпить? А после уж поймет… или лучше, после уж Басенька домой возвернется, да не одна.
Она только представила, как едет по дороге да на белом коне, да в платье найроскошнейшем, жемчугами скатными шитом. С узорочьем золотым, каменьями украшенным. И глядит этак на всех премилостиво. Жеребец тонконогий шею гнет, ступает неспешно, чтобы все, стало быть, подивиться смогли, красотою проникнуться.
Ну и королевич тоже.
Только Баська еще не решила, то ли он жеребца предивного вести будет, то ли в седле сидеть. В седле-то с королевичами разъезжать до свадьбы неприлично, а идти-то может и отказаться.
Королевич, чай, не Тришка, ходить не приучен.
В общем, думала она, решалась и решилась.
К Маланьке-то пошла, и гостинец принесла, и шепотом рассказала, об чем удумала. Маланька — подруженька верная, сколько уж ей всякого говорено было, так ни одно словечко-то дальше светлицы не ушло. А тут она руками захлопала, засуетилась.
— Глупая ты! — сказала, девок выпроводивши, и мамок с няньками уславши, чтоб, значит, следили за тем, как шитье шьется, и чтобы ниток зазря не портили. — И удумала глупое!
— Не глупое! — ссориться с Маланькой тоже случалось.
— Шла бы за Тришку замуж… небось, тятенька сказывал, что они уж с твоим батюшкою сговорились, что по осени сватов зашлют. И жить станут в вашем тереме. Видишь, как любит? В примаки готов податься!
— Чего б не податься, — слышать этакое было лестно донельзя, однако же Басечка уродилася страсть до чего упрямою. — Он-то третьим сыном, ему только на свои хлеба и идти. А зачем, когда на чужие можно.
Сказала и… сама на себя обозлилась.
Ведь плохо сказала.
И подумала тоже плохо. И… может, Тришка, и не королевич. Но зеркальце-то поднес. Нарочно, девки сказывали, в торговых рядах все выискивал, перебирал, не схватил первое, что под руку подвернулось, как оно бывает.
А она…
Пусть и третьим сыном, но тятенька его богатый, выделил бы на обзаведение, и на дом свой, и на хозяйство. А там… Тришка и головастый, и с руками, вскоре бы в люди выбился и без батюшкиной помощи. Теперь же все говорить станут, что пошел в примаки на чужое.
Баська губу прикусила, но отступиться… как отступиться-то?
— Пойми ты, — Баська, чувствуя, как мечта ее вот-вот рассыплется, заговорила быстро, спешно. — Я ж не просто так! Я королевича спасти хочу! И он меня полюбит. А я его! Как в книжке! И потом возвернемся…
— А если не полюбит? — возразила Маланька, подхвативши горсточку вареных в меду орехов.
— Полюбит. Куда он денется.
— А Тришка?
— Что… другую найдет. Хоть бы вот… тебя!
— Меня не надобно, — она слегка зарделась. Стало быть, и вправду объявился друг сердечный. Наверное, сие хорошо, но… стало вдруг завидно. Маланька, выходит, уже влюбленная, а Басенька просто так на свете живет? Нет, не бывать такому.
