— Стало быть, сами ушли, — сказал он, остановившись перед столиком, на котором переливались всеми цветами радуги камни. — От дуры…
— Бабы, — возразил Матвей Фролович, будто это что-то да объясняло.
— Еще рано делать выводы, — Ежи на всякий случай отодвинулся, ибо рядом с купцом вдруг ощутил себя слабым и малым.
— Ай, ваше мажество, мы ж не глупые… сами могли б докумекать… оно и верно, кобели во дворе злющие, чужого не пустят. Платье, опять же… раз это кинули, стало быть, другое нацепили. Сбегчи решили? Вот чего им не хватало-то, а?
— Не могу знать, — Ежи с тоской подумал, что время уходит.
— И я… не могу… я ж ей ничегошеньки не жалел. Гостинцы возил, что с Китежа, что с заморской стороны. Жемчугов у ней шкатулки полные, самоцветов. Сундуки с нарядами один другого больше… жениха нашел хорошего. И лицом лепого, и разумника… а она бегчи!
— И моя-то… спрашивал, может, не люб Михасик. А она глаза в пол и краснеет… стало быть, любый… а коли любый, чего тогда?
— Я ж думал что? Поженю, поставлю им терем свой… уж прикупил землицы, людишек нанял… жили бы рядом, радовались бы… да и сам я…
— Чего сам? — поинтересовался Матвей Фролович и поморщился. — Моя-то Никсанка изведется вся, небось… благо, с малыми к родителям гостевать поехала. Может, оно-то разрешится?
— Разрешится, — махнул рукой Фрол Матвеевич. — Я б оженился…
— На ком?
— Так… Никанорушка… я ей еще когда обещался… доволи уже во грехе-то жить, — он осенил себя божьим кругом. — Да и… непраздна она. Нельзя уж тянуть далече…
— Ишь ты! — Матвей Фролович произнес сие с немалым восхищением.
— Так… так-то оно так… давненько надо бы… да Басюшку в расстройство вводить не хотел. А тут вот… — он развел руками и сказал вдруг громко. — Сыщите её, ваше мажество!
— Постараюсь.
…платья исчезло два, старых, из тех, которые одевались, чтоб до скотного двора прогуляться или еще для какой работы черной. И эта пропажа окончательно убедила Ежи, что девушки и вправду ушли сами.
Но… куда?
Спустя четверть часа он получил ответ если не точный, то… всяко позволяющий ему нанести визит одной ведьме.
— И чегой это? — поинтересовался Фрол Матвеевич, бороду поскребши. На карту он глядел с вялым интересом, хотя была она, найденная в доме, на диво подробна.
Тут тебе и город.
И озеро.
И реки расползлись синими лентами, разделили-разрезали леса. Рассыпались веснушками деревеньки да хутора, расстелили разноцветные одеяла лугов да пашень.
Красиво.
— Да не в городе они, — Матвей Фролович осторожно обошел разостланную на полу — стол для карты оказался маловат — бумагу. — Вона, туточки…
И мизинчиком, издали — все ж побаивались люди простые магии — указал на искорку, которая то вспыхивала, то гасла.
То вспыхивала.
То…
— Старая дорога, — промолвил Фрол Матвеевич в превеликой задумчивости. А братец его, глянувши с тоскою, добавил:
— Ведьмин лес.
И оба поглядели на Ежи.
— Я сам наведаюсь, — сказал он, чувствуя, как забилось, застучало в груди сердце. — Если они и вправду там, то… это лучше, чем у свеев. Ведьма не обидит.
Правда, последнее получилось как-то не слишком уверенно.
Глава 33 В которой провинциальный город Канопень готовится ко встрече со столичными ведьмами
Бывает, посмотришь на человека и не знаешь, куда его послать…Судя по виду, он уже везде был.
…приватное мнение все той же ведьмы еще об одном потенциальном женихе, который отличался редкостным упорством.
Никитка Дурбин к предстоящему визиту отнесся весьма серьезно.
Вымылся дочиста.
Натерся остатками ароматного масла. Прежде-то он пользовался им понемногу, ибо было оно не в меру дорогим, но ныне решил не жалеть. Облачался сам, ибо местная дворня в изысканных нарядах ничего-то не понимала.
Белая рубаха.
Кружевной воротник, который Дурбин расправлял долго, а после, расправивши, сбрызнул особым средством. От него кружево окаменело, стало колючим и шею царапало нещадно. Зато и лежать будет, как каменное, не сползет, не помнется.
Кюлоты натянулись с трудом.
С чулками и вовсе возиться пришлось с четверть часа, ибо шелк слежался, а в одном месте пожелтел от неправильного хранения. Но, к счастью, место сие было малым, незаметным.
Чтобы застегнуть камзол, пришлось сделать глубокий выдох.
И… платье придется менять.
Или худеть.
Дурбин пока не знал, что хуже. И оттого одновременно разозлился, а еще опечалился. Впрочем, печаль не помешала ему оглядеть себя в зеркале. Отражение было в меру изысканным, без излишеств.
Поправить банты на чулках.
И волосы зачесать гладко. Теперь малость осталась. Надеть парадный парик, тот, который с буклями до плеч и косицей. Припудрить щедро.
Сбрызнуть ароматною водой.
Он повернулся одним боком. Другим… подумалось вдруг, что бабка, случись ей Никитку ныне видеть, со смеху померла бы. Он даже почти увидел её, вновь живую, здоровую, сидящую в своем любимом креслице с палкою да рюмкой наливки. И голос услышал:
— Ой, дурень… ой, дурень…
— Да что вы все понимаете! — воскликнул Никитка, от зеркала отворачиваясь. В конце концов, это мода такая и… и он должен выделяться.
Должен произвести впечатление, пока его не произвел кто-то другой.
А потому… толстый слой жемчужной пудры скрыл неуместный загар, вернув правильную белизну кожи. Румяна подчеркнули щеки. Темная подводка — глаза. Бархатных мушек Дурбин приклеил две, правда, крепко сомневался, что ведьма поймет намек. Какой-то она казалась ему далекой от светских тонкостей. Но это не важно. Никитка научит. И языку мушек, и тому, который цветочный, и всему-то прочему, что надлежит знать особе высокого положения.
Из комнаты он вышел с опаскою.
И наткнулася на Лилечку, которая сидела прямо на полу и играла со своим уродцем.
— Доброго дня, — Дурбин решил быть вежливым и даже поклон изобразил. Не столько из вежливости, сколько затем, чтобы вовсе вспомнить, как следует кланяться. — Юная барышня вновь потерялась?
— Неа, — Лилечка подняла голову и на Дурбина уставились две пары глаз: голубые и лиловые, нечеловеческие. — Мы вас ждем.
— М-ми, — сказало существо, ловко вскарабкавшись на узкое плечико девочки. — М-мру.
Голос у него был тонкий, писклявый.
— Только вы странный, — девочка склонила голову на бок, и Дурбин отметил, что сейчас она выглядит совершенно здоровой.
