После уж, за поломанными ветвями — кто ж рубит-то так, даже по низу не счистивши? — Аграфена Марьяновна увидала и бричку, и людишек, её обступивших.
— Разбойники, — сказал Первуша, к хозяйке повернувшись.
— Разбойники? — Аграфена Марьяновна не испугалась, скорее уж удивилась. Нет, нельзя сказать, что везде-то в Беловодье было спокойно, случалось по-всякому, на границах так и вовсе, сказывали, беспорядочно, то одни озоруют, то другие. Но тут же не граница!
Места известные, купцами наезженные… и никто-то давно уж на охрану не тратится. А тут…
— В город надобно, матушка, — Первуша покрепче вилы перехватил. — Пока не заметили…
Поздно.
Стоило отступить — Аграфена Марьяновна была все-таки человеком разумным, а потому понимала, когда и вправду не стоит вмешиваться — как сзади раздалось развеселое:
— Стоять!
— Стоим, — прогудел Первуша, разворачиваясь, да так, чтобы влезть между человечком, из лесу вылезшим, и Аграфеной Марьяновной.
Был этот человечек грязен.
Обряжен в бархатный кафтан, натянутый поверх другого кафтана, поменьше.
И пьян.
Это Аграфена Марьяновна поняла по дурноватому блеску в глазах.
— Еще одна баба! — крикнул он прегромко. — Ишь, свезло-то…
К горлу подступила тошнота, вспомнилось вдруг все, что бабушка сказывала Аграфене о тех, сгинувших в прошлое временах, когда разбойников на дорогах водилось превеликое множество.
— Погуляем… ишь, погуляем… — он перебрался через кучу валежника и пошел на Первушу, сабелькою поигрывая. — А ничего… старовата, но кругла, хороша… крепкая, долго послужишь.
И поняла Аграфена Марьяновна, что не пощадит.
Ни её.
Ни Первушу…
Кольнула мысль, что и Светлолику найдут, подвода тут, недалече стоит, и…
Взметнулась сабелька. И рука Аграфены Марьяновны сама собою поднялась, коснулись пальцы искровика, выпуская силу, а та, быстрая, огненная, кольнула порох.
Выстрел грянул.
Оглушил.
А человек, еще вот стоявший, вдруг накренился, споткнулся да и растянулся на земле, лицом в неё рухнувши.
— Бежите, матушка… — Первуша развернул её и в спину подтолкнул. — До города… а я тут…
Сабельку он поднять успел.
Только и успел, удар принимая. Аргафена Марьяновна второй пистоль вскинула и зажмурилась. Спасите, Боги…
[1] Охабень (от охабити — «обнять, охватить») — это легкая верхняя распашная, длинная, до каблуков, одежда, с прорехами под рукавами, с четвероугольным откидным или стоячим воротником. Застегивалась на пуговицы. Носили ее поверх кафтанов.
[2] Название шапка получила, поскольку изготавливалась из горлышек пушных зверей, лисиц, соболей. Соответственно, горлышек на высокую, около 50 см, шапку уходило множество, и стоила она немалых денег. Спереди на шапке делали прореху, с одной стороны от которой нашивали петли с изображением фигуры (часто – змеи или львиной головы), а с другой – золотые пуговицы. В боярских домах горлатные шапки надевали на так называемые болванцы, на заказ расписанные иконописцами. Подобные деревянные держатели становились важным украшением интерьера и предметом гордости хозяина дома.
Глава 37 Где вершится дурное, а излишняя доброта впрок не идет
Подбитый глаз уменьшает обзор, но увеличивает опыт.
Жизненная мудрость.
После уж Ежи понял, что, во-первых, никак не мог услыхать выстрела. А во-вторых, уж точно не успел бы на помощь, ибо расстояние от дороги до дома было приличным, такое и конным не преодолеть, а пешим…
Но это после.
Тогда же все случилось быстро.
Вот он стоит в стороночке, любуясь ведьмою, которая с прошлого дня будто бы еще краше стала. И думает, что гребни такой дарить негоже.
Еще обидится.
Тем паче волос короткий, да и…
…кожа смугловата, волос темен и не просто, а то ли в синеву, то ли в зелень, аккурат, что крыло вороново. Брови вразлет.
Губы алые.
Румянец.
И даже хмурая, все одно хороша… и стыдно за мысли свои, ибо понимает, что не про него она. Да и вовсе не о том думать надо, а купцов слушать, которые что-то говорят, но слушать их не хочется.
Вот ходит по ступеням кот.
Хвост распушил.
Глаза прищурил. Нет-нет да на Ежи поглядывает, будто даже с улыбочкой, будто даже зная что-то этакое, отчего ушам горячо становится.
Вот…
…выстрел разорвал тишину, и купцы замолчали.
Переглянулись.
А следом раздался еще один.
И Ежи отчетливо ощутил острый запах пороха. Именно этот запах и вырвал его из той сонной глупой мечтательности, которая простительна человеку юному, но уж никак не верховному магу.
— Что за… — промолвил Фрол Матвеевич, а может, сродственник его, Матвей Фролович, только уже в спину, потому как ноги сами несли Ежи к лесу.
…коня бы взять надо было.
Тропа развернулась широким полотном, гладким да ровным. А ведь не было… точно не было… в ушах зашумело, засбоило сердце от недоброго предчувствия. И лес отозвался. Загудел. Закачал кронами могучих сосен, будто поторапливая.
…потом, после…
Снова выстрел, хлопнул резко, всполошивши почтенное семейство куропаток. Те порскнули в стороны, а тропа сделалась прямее…
Пальцы сложились вбитым намертво знаком, и сила потекла в них ровно, спокойно…
…воевать Дурбину не приходилось.
Нет, им читали курс по боевым заклятьям, но большею частью теоретический. Помнится, наставник еще долго возмущался, как это вовсе возможно, чтобы боевую магию да в теории…
…Дурбин его не понимал.
Искренне.
И не только он. Все-то прочие тоже не понимали, на кой вовсе этот курс надобен. Они ведь целители! А целители не воюют.
Воюют.
Он встал, заслонивши собою Лилечку, которая сидела тихо-тихо, и няньку её, в кои-то веки примолкшую.
…там, на земле, корчась от боли отходил человек, с которым Дурбин и знаком-то не был. Не хватало еще с холопами знакомиться. Но человек этот вскочил с козел, потянулся к дубинке, готовый обороняться, за что и получил пулю.
Ладно бы только.
Пулю Дурбин вытянул бы, с прочим тоже, глядишь, справился бы, но… выстрел в упор.
— Глянь-ка, — кто-то засмеялся звонко и радостно, как не должны смеяться люди. — Чудо экое! Диво дивное…
— Магик, — ответил человек в грязной нелепой одеже. — Как есть магик…
