— Точно, — Маланька лузгала семечки, правда, шелуху ссыпала в расшитый бисером кошелечек. — Папенька сказывал, что одного разу на волоке их хотели на ножи взять…
— А моего на Сытьеном перевале. Там болота кругом.
— Нехорошее место.
И главное говорят-то спокойно, будто так оно и надобно.
— Спасибо, — Стася поглядела на дом, который за прошедшие сутки ничуть не изменился. А от семечек отказалась.
И от кваску.
— Маг красивый, — вздохнула Баська, мечтательно зажмурившись. — Я папеньку просила, чтоб за него меня посватал…
— А он? — Маланька опустилась на ступеньки.
— А он сказал, что маги все — бездельники и пустобрехи. И пользы от них в хозяйстве никакой… но ведь красивый.
— А Тришка?
— И Тришка красивый, только… — Баська вздохнула и тоже присела. Стася подумала, что ей тогда точно уж стоять не пристало. Сидя, оно как-то и ждать легче. Даже если ждешь не понятно чего.
На колени, пользуясь отсутствием Беса, вскарабкался серый звереныш, вытянулся, заурчал.
— Хорошенький какой, — восхитилась Маланька и откуда-то из-под юбок вытащила круглоголового котенка с загнутыми ушками, которого поскребла меж лопаток.
— Захочет ли он тепериче жениться… — вздохнула Баська и руку протянула, в которую Маланька молча насыпала семечек. — Или решит, что я ему не нужная?
Вздохнули все и разом.
Стасе было волнительно, причем впервые, кажется, за долгое время она волновалась не за себя и не за кошачий выводок, что дом осваивал и уже, кажется, совсем освоил.
За… купцов.
И мага.
И вправду хорош… до того хорош, что как будто и не настоящий. Но Стасе ли на эту хорошесть вестись? Она к годам-то своим должна была усвоить, что вот такие красавцы, они не для нее, не для Стаси.
Они…
— А если и решит, то пускай, — вздохнула Баська с какою-то обреченностью, и подхватила еще одного звереныша, судя по характерному пятнистому окрасу, весьма даже породистого, под брюхо. — Сиди смирно, ишь, неслух какой…
— Чего пускай?
— Ну… просто… не знаю я, — Баська покачала головой и котенка на колени усадила, накрыла ладонью, за которую тот ухватился когтями, заурчал грозно, стал покусывать пальцы. — Оно-то, конечно, у ведьмы жить… вы не подумайте, матушка-ведьма, просто… люди всякое говорить станут.
— Ага, — поддержала Маланька, семечки ссыпавши в колючий куст. — Станут.
— И про тебя.
— И про меня.
— Но люди завсегда говорят. И если подумать, то зачем мне муж, который иных людей слушает?
— И то верно…
Обе вздохнули и смолкли, а на крылечко, бочком, будто опасаясь попасться на глаза, выполз Антошка, чумазый до крайности и вида пренесчастного.
Выполз и сел.
И молчал долго, может, целую минуту. Но не выдержал:
— А нечего бабам приличным по ведьминому лесу шариться! — и подбородок, на котором пробивались реденькие волосенки, задрал высоко.
— Чегой? — Баська вскочила.
А Стася подумала, что выстрелов больше не слышно и это, наверное, хорошо?
— Тогой, — Антошка отполз немного, приподнялся, явно готовый сбежать, но не ушел. — Там этот… привид ваш… велел передасти, что к вам гости едут.
Гости?
Опять?!
— И что с энтими надобно ухо востро держать.
Антошка дотянулся до резного ковшика-уточки и осушил его одним глоточком. После икнул, отер грязный рот грязной же рукой и добавил:
— Потому как ведьмы… от ведьм одно зло!
Показалось, что это-то было произнесено искренне. На основании, так сказать, собственного жизненного опыта.
Глава 39 В которой ведьмы приходятся ко двору
Не доверяю своему сердцу. Оно стучит.
Из дневника некоего Н., профессионального параноика.
Найти экипаж до проклятого дома оказалось не так просто. Эльжбета Витольдовна сперва потребовала, чтобы этот самый экипаж маги выделили, но писец лишь руками развел:
— Финансирование, — сказал он с видом важным. — У нас только лошади. Две. И одну маг забрал.
А на вторую три ведьмы при всем-то желании не уместятся.
— Вы на ярмарке поспрошайте, — мальчишка вытер нос рукавом. — Чай, не откажут…
— А ты сам не хочешь… поспрошать? — ласково осведомилась Марьяна Францевна.
— Неа. Мне отлучаться неможно… никак. Да и доносы читать надобно. Тепериче их больше.
— Почему?
— Так ведьма же ж… ведьмы, — он задумался, прикрыв глаза и радостно заявил. — Надобно заявку подавать! На расширение! Ведьм больше, стало быть, и доносов больше. И проверок. И… может, младшего писца наймут?
В спину донеслось:
— Или даже двух… если ведьм ажно четыре!
Аглая вздохнула.
Все это было в высшей степени странно. До того странно, что странность эта казалась ей… увлекательной? Какая глупость. Разве способна она, княжна Гурцеева увлечься чужим беспорядком?
Или…
— Девочки, не отставайте, — громкий голос Марьяны Францевны не позволил додумать.
Она-то, казавшаяся недавно грузною, вдруг обрела такую легкость в движениях, такую сноровку, что Аглае пришлось приложить немало усилий, чтобы не отстать.
А ярмарка шумела.
Клубилась.
Дразнила запахами и красками. Зазывала на многие голоса, совала под руки лотки с бусами да лентами, с калачами, пирогами, уговаривая взять, примерить.
Попробовать.
И в какой-то момент Аглая даже заблудилась.
Потерялась.
И… врезалась в огромного человека.
— Извините, — сказала она, смутившись. И подумала, что, возможно, не зря Мишанька был против её выездов на ярмарки, полагая их развлечением примитивным, годным для простого люда, но никак не для княжны.
— Ничего, — прогудели сверху. И когда Аглая голову задрала, то увидала человека знакомого. То есть представлены друг другу они не были, но разве можно было ошибиться со шрамом, который она успела нарисовать? Само лицо несколько забылось, а вот шрам. — Вам помочь?
— Не знаю, — честно сказала Аглая, вдруг смутившись.
А если он догадается?
Про то, что она рисовала? И про то, что, вернувшись, продолжит рисовать? Ибо шрам хорош, но вот эти морщинки под глазами ничуть не хуже. И седина, только обозначившаяся в волосах, и сами волосы, длинные, заплетенные в сложную косу.
