Как бы запомнить все, от плетения до костяных фигурок, что к косе крепились.
— Я, кажется, заблудилась, — вынуждена была признать она, разглядывая человека вовсе уж нагло.
…Мишаньке эти рисунки она показывать не станет. Определенно.
— Тут так… людно.
Он улыбнулся, кривовато, потому как шрам стягивал одну половину лица, но все равно улыбка получилась хорошей.
— Это ярмарка. А вы чего тут искали?
— Экипаж, — сказала Аглая, озираясь. Наверное, можно было позвать силу, но… Мишанька не любил, когда она чаровала. Нет, не запрещал, но говорил, что ему неудобно становится.
И вовсе… зачем ей?
Княжна Гурцеева не может тратить время на всякие глупости, вроде зелий или чар там ведьмовских. Да и для кого ей обережцы творить? Для мужа один сделала и хватит. Не прислугу же, право слово, одаривать.
Вот и… отвыкла?
— Тогда вам туда, — он подставил руку и Аглая, сама не зная почему, все же решилась, оперлась на неё.
— Благодарю.
Мелькнула мысль, что далеко не все люди добры, её предупреждали, но… здесь людно. И не станут же обижать Аглаю на глазах у всех?
— И куда вы ехать собрались? — поинтересовался человек.
— Аглая, — Аглая решила, что представиться самой в нынешних обстоятельствах, когда нет никого, на кого можно было бы возложить сию задачу, вполне прилично. — Гурцеева.
— Нормуд, — ей слегка поклонились. — Сын Асвуда.
— Очень приятно… к проклятому дому нам надо.
— Вам?
— Мне и… наставницам, — уточнила Аглая, почему-то смутившись, будто бы в том, чтобы путешествовать с наставницами было что-то неправильное.
Нормуд, сын Асвуда, приподнял бровь, выражая удивление.
— Там… ведьма… то есть предположительно. Появилась. Которая не в ковене. А стало быть, она не знает правил. И может причинить вред. Себе или людям.
— А вы правила знаете?
— Конечно, — Аглая почти обиделась. Но потом подумала, что, судя по имени, Норвуд чужак, а стало быть порядки Беловодья ему неведомы, пусть и говорит он чисто.
— Это хорошо…
— Аглая! — Марьяна Францевна возникла из толпы и хлопнула в ладоши. — Вот ты где…
— Я… немного заблудилась.
— Бывает.
— А… мне помогли, — Аглая убрала руку, вдруг поняв, что не должна была принимать эту помощь. Мишанька точно не одобрил бы.
Он вообще свеев не любил.
И норманов тоже.
Впрочем, он много кого не любил. И почему-то раньше это не казалось важным. А теперь вот выползло, выплыло.
— Нормуд, сын Асвуда, — Марьяне Францевне свей поклонился ниже, при том как-то так, что вроде и кланялся, а вроде и взгляда не сводил. — Рад был помочь. И рад буду, если еще чем-то могу. Ваша… ученица говорила, что экипаж нужен?
— Нужен, — согласилась Марьяна Францевна.
— В таком случае, возможно, вы не откажетесь воспользоваться моим?
И вновь поклонился. И… отказываться Марьяна Францевна не стала. Все-таки она была ведьмой практичной, а потому умела ценить подарки судьбы.
Ехали…
Ехали. Потихоньку. Гнедая пара, низенькая, но крепкая, споро тянула возок, снаружи расписанный серебряными узорами, а изнутри обитый кожей. В Китеже такие давно уж из моды вышли, сменившись экипажами более легкими да изящными, но именно этот возок Аглае нравился.
Был он уютным.
И мягким.
И шел, что плыл…
— На чары не поскупился, бисов сын, — проворчала Марьяна Францевна, обмахиваясь огромным веером, который прихватила с собой, пусть и не вписывался он, разрисованный цветами, в общий её наряд.
И взглядом стрельнула.
Хмыкнула.
Аглая же…
Она вновь смотрела на город, что проплывал мимо, а после и на пригород с его домами да домишками, над которыми поднимались тонкие ниточки дымов. И из них-то, столь разных, сотворенных, что кузнецами, обжившими берега реки, что кожевенниками, что булочниками и иным рабочим людом, и сотворялись тучи.
Город она тоже напишет.
Вот именно такой, хотя, конечно, не принято… портреты вот принято. Или сюжеты, которые про богов. Или на худой конец дворцы с поместьями да вазы, но вот чтобы пригород…
Дорогу желтую.
Подлесок.
И лес, что показался немного… не таким? Аглая сосредоточилась, пытаясь уловить странное это ощущение инаковости. Даже в какой-то момент показалось, что она ошибается, что… но вот нахмурилась Эльжбета Витольдовна, до того казавшаяся задумчивою, едва ли не мечтающей, и захлопнула веер Марьяна Францевна.
Обе выпрямились.
И Норвуд, сидевший на закорках, придержал лошадок.
А те и рады были…
— Идем, — Эльжбета Витольдовна первой спустилась и, наклонившись, зачерпнула горсть земли, поднесла к носу, вдохнула пыльный её дух. А после позволила ей, легкой, стечь сквозь пальцы. — Старая сила.
— Живая, — возразила Марьяна Францевна. И обе на Аглаю поглядели, будто… будто от неё чего-то да ждали. А она тоже слышала.
Лес вот слышала.
Далекий.
Гудит, рядит, будто сам с собою речь ведет, то ли себя же уговаривая, то ли успокаивая. И не понять, нравится Аглая этому лесу или совсем наоборот?
Она осторожно сделала шаг.
И замерла.
Закрыла глаза… город? И его напишет, но лес тоже… вот эту сосну, к теплой коре которой так и тянутся пальцы. И скользят, изучая неровности, трещины. Касаются осторожно капельки смолы и собирают её, подносят к губам.
Так правильно.
Мох.
Яркую зелень его. Иглицу. Хрупкие кусты черники, ягоды на которых только-только появились, висят зелеными бусинами. Паутинку, что застряла в ветвях. Все, что она, Аглая, чувствует. Видит. Слышит. Все разом. И удивительно, как раньше она не замечала…
— Веди, — велел кто-то строгим голосом, и Аглая послушалась.
Она всегда была послушною девочкой.
Шаг за шагом… тропа ложится, протягивается шелковою лентой. Но глаз открывать нельзя — потеряешь. Она-то иным взглядом видна, как и все вокруг, включая силу, что пронизывала этот лес, и землю, и воду, и небо, и все-то вокруг, включая саму Аглаю.
Сила эта не была доброй, как и не было злой.
Она… просто была.
И этого достаточно.
Аглая шла, пританцовывая, кружась, позволяя этой силе разглядеть себя и сама уже знакомясь, что с нею, что с лесом. Вдруг стало совершенно неважно, что было прежде.
