- С людоловами опять же, - Радожский поспешил найти ту тему беседы, которая показалась ему безопасной. – Я кого-то сумел допросить, но большей частью мелочь. А вот те, кто знал больше, вдруг да померли. Взяли и… только и вытянул, что не всех девок они на торг отправляли.
- А… куда тогда?
Стася прикусила губу, мысленно прокляв себя за любопытство. Понятно же, что и тут бордели имеются, которым тоже есть чем за товар платить.
Или…
- А вот то и интересно, что свозили их на Марфино подворье.
- То есть… ты же говорил, что оттуда увозили.
- В том и дело. Одних увозили, других привозили. И прислуга, что в разуме осталась, подтверждает, что время от времени у Марфы появлялись девицы, когда две, когда три, которых она держала наособицу. А потом девицы исчезали.
- Вот так…
- Кухарка упомянула, что аккурат тогда-то появлялся некий гость, которого никто не видел. Точнее гостья, ибо готовить было велено рыбу да молочное, сладкие каши, пироги с ягодой, пряники и прочее. Нет, и мужчины могут быть сладкоежками, но, чуется, права она.
- Но кто…
- Соседи не помнят. Ни экипажей, ничего-то… а ведь должен был бы быть экипаж. Ладно, к самой вдове можно и своими ногами прийти, но ведь девиц-то надо как-то… - Радожский нарисовал в воздухе непонятную фигуру. – Даже, если они замороченные, то… их просто не выведешь. Ночью. Кто-то да обратит внимание на этакое диво. Нет, экипаж был, но… чей и как?
Он задумался.
А теперь Стася видела не только стены дворца, но и чуяла запах его, тяжелый, каменный, застоявшийся. И этот запах пугал, будто… будто был дворец болен.
- Мне все это не нравится, - признался Радожский. – До крайности… я чувствую, что тут больше, чем выгода… игруши эти… кому понадобилось их растить? Для чего? Не для того ведь, чтоб вдову богаче сделать? И людоловы… мне мнится, им позволили работать лишь, чтобы среди прочих девиц, тех, что на невольничьи рынки ушли, иных спрятать… и как-то оно связано с тем, что происходит там.
Радожский кивнул на узорчатую дверь, с которой на Стасю уставились круглоглазые золоченые совы.
- А понять, как, не могу… и государю-то сказать нечего. И что делать…?
- Что ж… может… - мысль показалась вдруг донельзя разумной. – Вы… ты… пригласишь Ежи во дворец?
- Во дворец?
- Сам говорил, что смотрины невест – мероприятие важное. Государственное, - Стася уцепилась за эту мысль. – Следовательно, съедутся все… вот пусть и посмотрит. На всех. Если и вправду кто-то с темной силой балуется, Ежи увидит. А там… там по обстоятельствам.
- Мряу, - согласился Бес, тоже сов разглядывая. И когти выпустил, то ли для устрашения, то ли просто из желания попробовать красоту этакую на прочность.
Глава 41 В которой повествуется о сути проклятий
…у меня такая репутация, что лучше бы мне её вовсе потерять.
Из признания одной ведьмы.
Норвуд, сын Асвуда, чувствовал себя… уязвимым.
Пожалуй.
И чувство это, изрядно позабытое за годы скитаний, теперь не отпускало. Оно возникло в тот момент, когда до него донесся растерянный зов младшего, окрепло на туманных тропах и окончательно обжилось уже после, на ладье. И теперь вот мешало.
Норвуд ходил кругами.
Он пытался стряхнуть с себя тонкие нити этой вот… уязвимости, твердя раз за разом, что ничего-то не случилось.
Не случится.
Не…
- Маешься? – поинтересовалась женщина с рыбьим хвостом в руке. Рыба была вяленою, хвост – изрядно обмусоленным, а женщина доводилась хозяину тещей.
И глядела этак, снисходительно.
Норвуд хотел было рыкнуть, что не её-то дело, но вдруг остановился.
- Маюсь, - признался он. – Неспокойно.
- Из-за внучки моей переживаешь?
Она склонила голову на бок и поглядела так, что… стыдно стало и за свои метания, и за мысли недобрые.
- Дитя. Вернется. Но моя дочь рада не будет. Она уже перебирает женихов.
Губа сама собой задралась, а из глотки донеслось сдавленное рычание.
- Играется, - отмахнулась Аграфена Марьяновна, нисколько рычания не убоявшаяся. Немалый опыт её утверждал, что бояться надобно тихих.
А не этих вот… взъерошенных.
- Скоро у ней иных забот достанет. А зять мой, как погляжу, тебя принял… и хорошо… только он еще не знает, что оставаться тут ты не намерен. Потом. Как все сложится.
- Не знаю, - честно сказал Норвуд.
Сперва-то он и вправду оставаться намерен не был. Да и зачем? Еще там, дома, он принял решение, что отыщет суженую, посадит на корабль и увезет, благо, был у него и дом, не хуже баронского, и золото, и меха драгоценные, и… многое было.
А вот не смог.
Хотел, но…
- Не знаешь, это хорошо, пожалуй… ей еще рано из-под родительского крыла, пусть и поздоровела, но мало ли. У вас края студеные, недобрые, - она прикрыла глаза, и видно было, как бегают они под тонкой кожицей век, будто и вправду видит эта женщина что-то, Норвуду неведомое.
А может, и видит.
Края… не сказать, чтобы суровые. Да, здешние зимы мягче, а земля богаче, но и свой дом Норвуд любил, что сизое море, которое благоволило к смелым, а трусов проглатывало. И не трусов тоже, но то судьба. Скалы любил. И сизые дерева. Весну с запахам хвои да живицы. Скорое лето. И зиму тоже.
Огонь в камине.
Отблески на окованных золотом щитах. Песни… песен давно уж не звучало за столом Проклятого дома. Как и детских голосов. И вовсе голосов, ибо…
- Все сложится, - движение глаз остановилось. – Не спеши, волк… и на дочку мою не гляди, она поймет, просто… не отгуляла свое, не выдурилась. Что до маеты твоей, то… стало быть, не все там ладно.
И рыбий хвост в рот сунула.
- Там – это во дворце?
- Выходит, что так, - спокойно ответила Аграфена Марьяновна, рыбьего хвоста изо рта не выпуская. – Ладора вам дала благословение. Слушай его. И себя тоже.
И ушла, неспешно, уже широко, по-утиному расставляя ноги, пусть бы в пышных складках летника и не виден был живот.
Норвуд же остался.
Озадаченный.
И выходит, что это вот чувство, неправильное, раздражающее, не просто так? А если так, то почему эта женщина не выказала беспокойство? Речь ведь идет о её внучке и…
- Много будешь думать, голова треснет, - проворчал Бьорни, выбираясь из тени, в которой и пристроился дремать. Правда, с тенью он слился, почти растворился в ней. – Кого из наших кликать?
