Она шмыгнула носом.
Она не будет плакать. Не будет и все тут…
- Не реви, - сказал Мишанька. – Не поможет… я уже понял. И отца не бойся. Сказал, что сам виноват… я вот спросить хотел. Я и вправду настолько виноват? Ну… наговорил всякого. Дурак был. Может, и остался, но вот чтобы так…
- И-извини.
Слезы все равно потекли. Аглая хотела их сдержать, а они потекли. Вдруг.
- Понятно, - вздохнул Мишанька тяжко и, вытащивши платок, протянул. – На от, пока не увидел кто… бабы тут злющие. Заклюют.
- Это они не сами… это… обстоятельства.
- Ага…
- И я… я не хотела вот так! Я не собиралась. Я тебя любила… наверное.
- И я любил. Наверное, - он теперь на Аглаю не смотрел, но голову задрал, любуясь то ли деревами, то ли птичками, то ли просто тем, как текут облака. – Нет… честно любил.
- И я… честно.
- Я ведь не обижал тебя. Старался. Ну, если и обижал, то не нарочно… все выходит не нарочно. И как теперь?
- Не знаю, - Аглая мяла платок. Слезы высохли. А осталось… что осталось, помимо ощущения неправильности. – Почему так все получилось?
- Вот и мне хотелось бы знать. Может, потому что оба были… дураки?
- Были?
- Надеюсь, что были, но вот что-то подсказывает, что дурь – дело такое, скоро не выведешь… я от смотрю на этих красавиц, и как-то не по себе становится. Кстати, - Мишанька сел вдруг ровно. – Глянешь кое-что?
- Что?
- Сильноведьмовское зелье.
- А такое бывает?! – Аглая искренне удивилась.
- Бывает, как видишь, - Мишанька вытащил фиал из темного камня. – Говорят, если его выпить, то красавицей станешь страшною… ну, то есть, не страшною, а красавицей-раскрасавицей, в которую прямо с первого взгляда человек возьмет и влюбится.
- Приворотное?
- Приворотное же не самому пить надо, а жертве подливать.
Кто здесь потенциальная жертва, Аглая уточнять не стала. Но руку протянула. Осторожно. Не то, чтобы она боялась, что Мишанька ударит, нет. Он бы никогда-то… и наверное, он прав. Если подумать, что Мишанька сделал плохого?
Настолько плохого, чтобы вот так…
Он ведь и дом обставил, чтобы ей было приятно… не спросил, правда, надо ли то Аглае, но старался. И платьев купил. Драгоценности… дарил ведь.
Много.
А она…
…ей бы поговорить сперва. Нормально. И ему бы. А то и вправду получилось… глупо.
Камень был едва-едва теплым, словно солнцем нагретым. Или… нет, не солнце, другое что-то. Темное. И не от камня, а там, внутри сидит, будто гадюка на этом вот солнечном камне свернулась да греется. Сама-то по себе она не опасна, но тронь её…
- Дурное что-то, - сказала она, осторожно обводя флакон коконом своей силы. – Я… меня не учили… то есть, составлять простые зелья учили. И распознавать их тоже. От головной боли. От колик кишечных. Или почечных… от… мало от чего.
Сила тянулась тончайшей нитью, сама сплетаясь узором.
- А это… я открою?
- Погоди, - Мишанька руку протянул. – Что дурное, я и сам чувствую… слушай, а чему вообще тебя учили?
- Многому, только, кажется, не тому, что ведьме на самом деле надо.
- И с книгой ходить заставляли? На голове?
- И с книгой. И с яблоком, и со стаканом воды… а доску привязывали к спине?
- Чего? – у него брови сошли. Надо сказать, что эмоции следует контролировать. Или не надо?
- Для осанки. У меня долго спину держать не получалось, а корсет нельзя было по малости лет, вот доску и привязывали.
- Бред какой…
- Зато осанка выправилась.
- Печати не чувствую, - проворчал Мишанька, не спеша отдавать флакон. – Может… отец пусть разбирается? Вдруг оно опасно.
- Для того, кто выпить должен был, точно опасно, - Аглая требовательно протянула руку. – Я… мы только глянем, да?
- Да, - согласился Мишанька, а Фиалка, до того дремавшая на краешке лавки, приоткрыла глаз и издала тонкий протяжный звук.
- А что вы тут делаете? – Лилечка возникла в миг, то ли на крик отозвавшись, то ли сама по себе. – А это трогать нельзя!
- Почему? – осторожно спросила Аглая.
И трогать не стала.
А Мишаньке протянула платок, которым он флакон и обернул.
- Самому подумать стоило бы, - проворчал, правда не зло. – Спасибо.
- И… тебе.
- За что?
- За все, - разговор-то шел вовсе не о флаконе, и Аглая отвернулась, потому что смотреть в Мишанькины синие глаза, которые остались прежними, сил у неё не было. – И… извини! Прости, пожалуйста… я…
- Э, погоди! – Мишанька рукой махнул от избытка чувств, едва по носу не попавши. – Не надо меня расколдовывать сейчас!
- У меня и не получится.
- А вдруг получится? Потом попробуешь… а то ж… дело у меня тут. Отец дал… впервые, представляешь? Всегда-то все сам и сам… я по-молодости еще пытался, да ничего не получалось. Ну, что-то получалось, но не как он хотел… да и дури во мне много было… осталось немало. Вот. Потом маги. У них привык сидеть. А тут… сыном был не особо надобен, дочкой же, видишь, сгодился.
Мишанька криво усмехнулся.
- Творится тут что-то до крайности неладное. И непонятное. Если я правильно догадываюсь, то эта пакость не у одной невесты имеется. А потому очень надо понять, что это вообще такое.
- Мертвая вода, - сказала Лилечка, забираясь к Аглае на колени. И ручонки свои к флакону протянула, но трогать не трогала. – Не настоящая, а ту, которую мертвой сделали… живым с нею нельзя.
- Откуда ты…
- Вижу, - взгляд Лилечки был ясен. – И ты не бойся. Она тебя не вернет. Сам вернешься. Когда захочешь.
- Я хотел, - проворчал Мишанька.
- Значит, мало хотел, - Лилечка сгребла Фиалку. – У кого, ты думаешь, она еще есть?
- У Медведевой должна быть… и… э нет, погодь, - Мишанька нахмурился. – Ты что удумала?
- Посмотреть.
- Ты дитё!
Лилечка склонила голову на бок и потянула за прядочку волос, которую на пальчик намотала.
- Не сердитесь, тетенька, - пропела она нежным голосочком. – Я не хотела… заплутала только.
А потом, отряхнувшись, произнесла.
- Мне искать не надобно. Я её и так слышу. А про остальное вы у Ежи спросите. Он ведьмак. Ему лучше знать, зачем им мертвую воду дали.
Мишанька потер подбородок и поглядел на Аглаю.
А она…
