- И не любой, отнюдь… для иных, конечно, сойдет и обыкновенный, но как правило одаренная замена привлекательней для проклятья. Ко всему требуется некоторое подобие. В трудах благородного Афрона Замерского есть упоминание о неком способе, который позволил одному весьма уважаемому роду избавляться… избавиться… от проблемы.
Палец убрался.
И к Никите вернулась способность дышать.
Царский же целитель потер тонкие руки и осклабился.
- Род этот имел быть несчастье проклятье получить. Сильное. И на тонком теле завязанное. Оно не просто быть. Оно передавалось от отец к сыну. Или к дочери. Но убивало не сразу. Отнюдь. Тогда-то и предложено было сделать так, чтобы появлялись двое детей.
Он поднял два пальца, словно сомневаясь в способности Никиты досчитать до двух.
- Одно дитя становилось откупной жертвой.
- А… если один? – уточнил Аверсин, который слушал превнимательно.
- Тогда брали еще дитя. Искали. Ранее. Принимали в род. Делились кровью. И пока кровь и сила сильны были, переводили проклятье. Но все равно Афрон Замерский утверждает, что лучше всего, чтобы жертва была если не одной крови, то всяко близкой к тому. Идите, молодой человек… мы вас смутили? Не обращайте внимания. Порой у нас случаются… занятные беседы.
И вновь слюну вытер.
Отвернулся.
И словно забыл про Никиту, впрочем, как и про Аверсина, который Дурбина за плечо тронул.
- Идем, место покажу… тут недалече. В своих покоях Амвросий Ульянович только прием ведет, а вот остальное…
…покои были просторными и светлыми. И оборудованы отлично, не хуже, чем в университете, даже, возможно, и лучше. Никита прошелся вдоль столов, на которых пылились склянки и колбы, оценил огромный перегонный куб, слегка затянутый паутиной.
Заглянул в шкап, разделенный на многие малые ячейки, убеждаясь, что те не пусты, однако вот содержимое их вызывало некоторые сомнения. Во всяком случае, Никита не поручился бы, что вот этот зеленый, пахнущий библиотечной пылью прах, и есть цветы ромашки.
- Ты… извини, - Аверсин откровенно смутился. – Наставник не любит посторонних. И запретил пускать сюда челядь. А мне убираться особо некогда вот и…
…запустение не бросалось в глаза. Пыли было не так и много, отчасти благодаря паре артефактов, которые стоило бы подзарядить.
Бумаги.
И папки. Личные карточки, заведенные давно, но судя по записям, пополнять их перестали года с два тому. Из-за занятости?
- А твой наставник, он вообще кто? – решился Никита, возвращая серую папку на место.
- В каком смысле?
- Он ведь… не совсем человек.
- Чего? - Аверсин нервно хохотнул. – Ты что, Дурбин, белены объелся? Или солнце в голову напекло? А нечего ходить без шляпы…
Он запнулся, тряхнул головой и сказал:
- Нормальный он человек. А знает куда больше чем те, кто нас в университете мурыжил! Тут до него пятеро целителей были, и не справлялись. Он же один…
- И это странно, - едва слышно произнес Никита.
- Скажешь тоже… с придурью легкой, не без того, но… он хороший. Никому-то никогда в помощи не отказывает! Однажды вовсе кухарку пользовал, хотя, казалось бы… нет, не смотри. Приживешься, попривыкнешь… ты тут… разберешься?
- Разберусь.
- Покои рядышком… ну, как, покои… помощнику комната положена, чтоб был неотлучно.
…комната оказалась еще более пыльной, нежели лаборатория.
- Так что… обживайся. А я… пойду, что ли?
- Иди.
Никита осмотрелся.
Кровать. Сундук. И большой стол с большим же зеркалом, в котором отражался он, Никита Дурбин, растрепанный, растерянный.
Никчемный.
Он мотнул головой и заставил себя отвернуться. Жалеться после станет, а сейчас и вправду порядок навести стоит. И барону отписаться. Вежливо. С извинениями. Сказать, что… что-нибудь да сказать.
То есть, сначала решить, а потом сказать.
Никита опустился на низенький пуфик, которому место было скорее в дамской комнате, чем в его покоях. Провел пальцами по позолоте… стол попал в комнату случайно. А вот в ящике обнаружилась и пачка бумаги, и красивый письменный набор со стальными перьями да чернильницей.
И ленточка, к чернильнице прилипшая.
Сухой лист.
Почти новый ботинок под кроватью.
Честно, Никита и сам не знал, зачем под кровать полез. Точно не за ботинком, но его вело странное желание осмотреть эту комнату, изучить её всю, найти то, что в ней сокрыто.
А ведь сокрыто было.
Пусть и не сразу увидел сокрытое. Да и потом не увидел, скорее уж всколыхнулась вдруг внутри сила, задрожала заячьим хвостом, норовя свернуться, притвориться, будто бы её нет. И след от прикосновения твари – а человеком она не была, тут Никита готов был поклясться – заныл. И отзываясь на нытье это, меленько, подло задергалось сердце.
Он заставил себя сесть.
И успокоиться.
Закрыл глаза… самоанализ – еще та погань, с которой прежде-то не особо ладилось. Оно и верно, к чему себя мучить, если есть к кому обратиться. Но тут… сила отзывалась слабо, но тем и лучше.
Надо-то капля.
И сосредоточенность.
Выровнять дыхание. Успокоить сердце, а после уж сплести тончайшую паутинку. Дурбин даже удивился, что получилось у него с первого-то раза. И собственная сила, отправленная не вовне, но внутрь тела, полетела-побежала огнем по жилам.
И вправду неприятно, как и предупреждали.
Жжется.
Чешется. Зато… с почками неладно, и давно, надо бы поправить, да все некогда было. Кишечник… язва еще не появилась, но близко. А вот сердце крепкое, работает ровно. Сосуды… тоже чистить, потом, после, когда вернется к нему своя сила или же появятся деньги, чтобы заплатить за чужую.
Никита дернулся, когда вспыхнула огнем грудь, и глаза открыл, не удержался, и застонал, пытаясь сладить с этим вот пламенем, которое разгоралось на коже. А следом, отзываясь на пламя, разгорался под кроватью, выжигая пыль, и престранный знак.
- Вот ведь, - Никита встал на четвереньки и голову под кровать сунул, надеясь разглядеть этот самый знак получше. – Надо же…
Круг.
И звезда в круге. Руны… незнакомые. Есть в них что-то, напоминавшее о тех, которые Никитка учил, но только напоминавшее…
- И что это за погань? – спросил он сам у себя, потирая грудь, пламя в которой угасало. А следом гас и знак. – Не знаю, что, но…
Он не рискнул прикасаться. Зато вдруг ощутил запах крови, резкий, яркий.
Свежий.
