- Ишь, беспокоятся, - сказал жрец, усмехаясь. И блеклое лицо его поплыло, показалось в какой-то момент, что лицо это вовсе треснет, выпустив на волю… что?
За сотни лет Норвуд всяких тварей повидал, правда, постепенно убеждаясь, что самые страшные – люди, которым и обличья-то менять не нужно.
Эти вот… вокруг костерка собравшиеся, сидят тихонько, и дышать-то лишний раз боятся.
- Не хочешь их позвать? – жрец склонился столь низко, что, пожалуй, до него можно было бы дотянуться. И будь Норвуд помоложе, он бы не устоял перед искушением.
Но наивность он утратил еще сотню лет тому, а потому сделал вид, будто не понимает.
- Зря, - жрец распрямился с явным разочарованием и спиной повернулся, вспомнивши о своем вареве, которое доходило. – Мне казалось, люди твоего рода стремяться умереть достойно.
Люди.
И да, стремяться. Но умирать Норвуд передумал. Зато вот… он вывернулся, чтобы видеть жреца, который медленно помешивал темное варево. И тьма из котла поднималась, тянулась к небу, спеша разползтись пологом.
- Может… - нерешительно заметил тот самый огромный парень, который держался подле Норвуда, встав между ним и своими людьми. – Его… на кой нужен?
- Крепкая кровь. Сила. Хорошая жертва. Госпожа будет довольна… - жрец на Вышеня не глянул даже. И на вопрос ответил лишь потому, что устал молчать. – Жаль, что один… старый. И стая такая же, верно? Стало быть, к тебе не пойдут… куда пойдут?
- Я слыхал, что это барон Козелковский свеев принял, - Вышень поерзал, подбираясь поближе. И руку с ножа не убрал. – На службу. Стало быть.
- На службу? Любопытно… и зачем двуликому склоняться перед человеком? – жрец отряхнул кость и, проведши по ней пальцем, снял каплю варева, которую отправил в рот. Зажмурился, сделавшись вдруг похожим на ребенка, которому случилось до сладкого добраться. – Вытащи кляп…
- А…
- Боишься?
- Скажешь еще, - оскорбился Вышень и засопел. Норвуд почувствовал прикосновение ледяного клинка к затылку. – Дернешься, глотку перерву и не погляжу, что нужный…
Вышень говорил будто в сторону, но клинок перехватил кожаный шнурок, который и удерживал кляп. А заодно уж и кожу вспорол, кровь выпустивши.
Жрец тотчас обернулся.
Верхней частью тела. Нижняя осталась неподвижна. А вот лицо.
- Извини, - сказал Вышень, руки поднимая. – Я… не нарочно. Нервничаю вот. Извелся весь, сидючи… долго нам тут? А то ведь и людям маятно… вона, заговариваться стали. Сейчас еще глупостей всяких в голову понаберут.
- Вроде тех, что ты в уши брата влил? – тихо осведомился жрец.
На языке россов он говорил столь же хорошо, как на родном.
- Я…
Вышень взгляд отвел.
- Пускай. Моя госпожа добра. Она простит тебе неверие. Потом.
Норвуд почему-то не поверил. И не только он.
- Говори, - Вышень подкрепил слово пинком, и… что-то острое впилось в ребра. Острое и холодное. Оно скользнуло чуть ниже, уйдя в мягкую зелень мха, вспоров её и застыв.
…это…
- Ты говори, - огрызнулся Норвуд, попытавшись перевернуться на другой бок.
Магические путы давно ослабли, но вот заговоренная веревка держала не хуже. Пока держала.
- Зачем служить пошел? – и снова пинок.
А потом еще один.
Вышень обходил танцуя, дразня, заставляя поворачиваться за ним, пусть и без надежды успеть. Жрец же наблюдал за игрой некоторое время.
- Помни. Он живым нужен. И злым… очень злым.
- Будет, - осклабился Вышень и в руке его возник клинок.
Другой.
Он спрятался меж пальцев, чтобы вынырнуть и вновь уйти в рукав, а после появиться в другой руке. Упасть, вспоров кожу на плече Норвуда.
- Кровь сладко пахнет, - сказал Вышень доверительно, выдирая клинок, ушедший в землю. – Так ты Козелковскому служишь?
- Ему, - согласился Норвуд.
Кликок поисал полукруг, чтобы разодрать шкуру вдоль хребта. Порез был длинным, кровящим, но неглубоким. Боль? Боли Норвуд почти не ощущал.
Как и злости.
- Почему?
- Он предложил.
- А ты согласился?
- Почему нет.
- И вправду… а если я предложу? – в третий раз клинок лишь пригладил кожу, вновь отворив кровь, которая лилась на землю тонкими струйками.
- У меня уже есть хозяин.
- Зря. Хозяйка лучше. Хозяйка добрая, - почему-то сказано было с насмешной. – И умная… всех перемудрила… они думают, что сами, но на деле… все будет иначе.
- Заговор?
- Заговор, - согласился Вышень, мазнув взглядом по фигуре жреца, который замер, вглядываясь куда-то вдаль. Что увидел? Что почуял? – Еще какой заговор… соберутся бояре славные, чтобы порядки вернуть… у царя три сына… четыре даже, но четвертый мал еще… старший невесту выбирает. Решил возродить обычай древний… но кого бы ни выбрал, прочие обидятся. Особенно обидятся, если вдруг с прочими невестами несчастье приключится.
- Ты многое слышишь, - сказал жрец, не отворачиваясь от белых стен дворца, которые высились совсем рядом. Неужели там не чуют этой вот волшбы.
- Многое, - не стал спорить Вышень, прервав свой танец. Он опустился на пятки. – Еще бы говорить позволено было…
- А разве запрещают?
- А разве может сын против слова отцовского пойти? Хороший сын… я хороший сын, - сказано это было с немалой тоской. – Но ты, свей, умрешь. Тебе можно… сказать. Ведьмы на царевича морок наведут, невест проклянут, а проклятье это по всему-то дворцу расползется… и случится там смута, умов помрачение. А там и до бунта недалече. Все погибнут, кроме маленького, которого можно будет и оженить с правильною невестой.
- Это с той, которой ты служишь?
- Не я. Отец.
- И ты клятву давал, - напомнил жрец, отворачиваясь. И поморщился. – Плохо.
- Что клятву давал?
- Нет. Другое. Спешить надобно.
- Тогда спеши, - рявкнул Вышень, вскакивая. – Спеши. Делай, что должно… твори свою проклятую волшбу… знаешь, на чем она? На крови невинных дев… и на муках их.
И снова сел на пятки, замер ненадолго, а после принялся раскачиваться взад и вперед.
- Твари… твари одни кругом… и я не лучше.
Совесть – тяжкое бремя, это Норвуд по себе знал. И перевернувшись на спину, попытался ухватить серебряную рыбку клинка. Времени у него осталось немного.
- Я тоже тварью стал, - сказал Вышень и поднялся. – Из-за… таких вот… она притянула…
- Много говоришь.
