- Да? – звонкий детский голосок заставил её вздрогнуть. – А почему он тут? А она там? Это неправильно… совсем неправильно.
- Лилечка?
Девочка выступила из темноты. В какой-то момент показалось, что… что-то показалось. Эльжбета Витольдовна отступила даже, но тотчас устыдилась этакой собственной слабости.
- Что ты здесь делаешь, милая? - спросила Марьяна Францевна, склоняясь к Лилечке. Пусть и подросшая, вытянувшаяся, та все одно оставалась не по годам маленькой и хрупкой.
- Заблудилась, - призналась девочка и руку протянула. – Шла, шла и вот сюда… а мне назад надобно, пока опять не хватились. Искать станут. Беспокоиться.
И вздохнула.
Марьяна Францевна тоже вздохнула, а Эльжбете подумалось, что уж их-то никто искать не станет.
- Значит, это князь, да? – Лилечка подошла к саркофагу и, привстав на цыпочки, заглянула в мраморное лицо. – Какой серьезный. И грустный. А почему он тут, а она там?
- Кто?
- Княгиня, - Лилечка махнула рукой, и только теперь Эльжбета заметила, что во второй руке девочка держит… да быть того не может!
Или… может?
- Княгиня тут же, - Марьяна то ли не заметила, то ли сделала вид, что не замечает, но обвела девочку вокруг княжеского саркофага, за которым стоял второй, поменьше. – Вместе они, как и подобает…
- Неа, пустой, - Лилечка поднялась на цыпочки. – И она не похожая. Наверное, он тоже не похожий. Но она совсем-совсем.
Женщина была… пожалуй, прекрасна.
И длинный мраморный волос уходил в камень, словно привязывая её к нему. Лилечка разглядывала посмертную маску пристально, но потом все-таки покачала головой.
- И вообще, не она это, не княгиня…
- Княгиня, - вынуждена была признать Эльжбета Витольдовна, пусть и нехотя. – Княгиня Морана.
- Милодара.
- Морана.
Женщина была молода.
Она и умерла-то не старой, ненадолго пережив мужа, потому-то, верно, и пошел слух, будто прокляли её. А может, и вправду прокляли. Судить Эльжбета Витольдовна не бралась.
- Это вторая жена князя, детонька, - Марьяна Францевна протянула руку. – Когда… случилась беда и хазары пришли на эти земли, то князь и его жена встали бок о бок, чтобы силой и волей своей сотворить волшебство.
- Я знаю.
- Но волшебство то потребовало многого, и так случилось, что юная княгиня заболела… сперва-то болезнь её казалась несерьезною…
- Но потом она умерла, - кивнула Лилечка.
- Потом… она прожила годы. И увидела, как из осколков земель собралось новое княжество, прозванное Беловодским. И далеко не всегда земли входили в него по своей воле. Случались мятежи, смута, порой бояре пытались вернуть себе прежнюю волю… маги вновь же. Но князю удалось. И княжество стало царством, а князь – царем… и в тот год, когда склонил он голову в храме Китежа пред алтарем, появилось то самое царство, которое ты ныне ведаешь. А с князем венец возложили и на голову княгини, назвав её не просто царицею, но и полноправною правительницей. Только…
- Она умерла, - вновь повторила девочка.
- Именно. Двух лет не прошло, как она умерла… она и тогда-то была больна, но держалась. Ради единственного сына. Он уже был взрослым, но… как княгини не стало, многие в том увидели возможность. Один наследник – это мало, особенно для державы, которая только-только возникла. А ну как случится с ним беда? Тогда-то и решено было, что государь должен жениться. И выбрать жену средь тех, кто поддержал его власть. Так-то супругой и стала княгиня Морана из рода князей Барсуковых… ныне-то рода не осталось почти.
- Так нечестно!
- Нечестно, - согласилась Марьяна Францевна, принимая венец из детских рук. Держала она его осторожно, будто бы сделан он был не из золота и каменьев самоцветных, но изо льда весеннего. – Но такова жизнь. И во многом правы были бояре. А ну как случилось бы что с молодым князем? Кому тогда наследовать? Рассыпалась бы держава, потонула бы в море крови, ибо каждый захотел бы власти такой… и князь это понял.
- Все равно, - девочка нахмурилась. – Она его любила!
- И он её, верно… новую царицу в храм не отводили. И венца этого… исчез он. И где прежнюю княгиню схоронили, тоже никто-то не знал. От неё только и осталось, что книга, где сказывалось о том, что было, а еще о том, почему ведьмам важно при магах быть. Наставления опять же. Заговоры некоторые. Ведьмина книга. И ведьмин камень.
- Камень? – Лилечка повернулась к Эльжбете Витольдовне и руку протянула.
А Эльжбета вложила в эту руку камень. И обыкновенный, мертвый, тот вдруг вспыхнул ярким белым светом, в котором хрупкое девичье личико исказилось на долю мгновенья.
- Камень – это хорошо… - Лилечка поднесла его к губам и улыбнулась.
Совершенно не по-детски.
Норвуд слышал, что стая вернулась.
И выдохнул с облегчением. Нет, он бы и сам… если не справился бы, то хотя бы смерть получил достойную. Но со стаей всяко проще.
Куда сложнее скрыть улыбку.
Жрецы…
Жрецы колдуют над зельем. И сидит, покачиваясь на пятках, боярин, преет в платье своем. Жарко ему. Рот раскрыл. По красному лицу пот течет, с бороды капает, но сидит боярин смирно, не решаясь лишний раз пошевелиться.
Страшно ему.
И прочим людям страшно. И лишь Вышень застыл, в озеро глядючи. Губы его подрагивают, и кажется, что того и гляди заговорит княжий сын, а то и вовсе скривится огромное это лицо в детской гримасе, да слезы потекут по щекам.
Но нет. Не заплачет.
А вот старуха суетится, бегает вдоль ряда замороченных девиц, то ли путы проверяя, то ли просто от волнения не способная на месте усидеть.
…стая вернулась.
И не одна.
Норвуд сделал глубокий вдох и осторожно перевалился на бок, чувствуя, как острие клинка вошло в плоть. Плоть человеческая мягка, и боль терпима. Худ тот воин, который с малой не справится.
Теперь руки вывернуть.
…зачарованные путы поддались не сразу. Несколько раз клинок вспорол кожу, отворяя кровь. И Норвуд всякий раз застывал, но, верно, крови его и без того пролилось немало, если новая жрецов не взбудоражила.
Вот старший руку поднял.
Взмахнул, старуху подзывая, и она верною собачонкой бросилась, сгорбилась вдвое, выслушивая короткий приказ, чтобы после вернуться к девкам. Мелькнул ножичек в кривых пальцах, они же коснулись головы, и девица поднялась.
Она шла, словно бы во сне.
…а волки приближались. Ступали по туманной тропе, но как-то… глубоко, что ли? Норвуд их сам едва-едва слышал, не говоря уже о прочих.
Хорошо.
