Она тихонько вздохнула.
А школа… ей говорили, что школа навсегда останется её, Аглаи, домом. Тем единственным, который у неё имелся. Но теперь выходит, что это тоже ложь?
Как разобраться?
А главное, что делать дальше?
- Простите, - раздалось рядом. – Извините, если я помешал…
Она его узнала.
Вот так взяла сразу и узнала, хотя сейчас-то маг ничем не напоминал себя прошлого.
- Доброго дня, - сказала Аглая, вспыхивая, потому как вдруг показалось, что он все-то слышал. Тот разговор, который и она-то слышать, мнится, не должна бы.
И теперь он точно знает, что её, Аглаю, как и других… обманули?
Купили?
Как это назвать правильно?
А маг стоял. Смотрел. И… и платье на нем простое, обыкновенное, такое больше приказчику подойдет, чем серьезному целителю. И парик оставил. Хотя парика еще весною из моды вышли, как Мишанька сказывал.
- Могу я чем-нибудь помочь?
- Не знаю, - честно ответила Аглая, которая от помощи отказываться не стала бы. Наверное, она все-таки совсем даже не княжна, потому как нет в ней и капли гордости. Но знать бы еще, чем ей помогать. – А вы…
- Барон был так добр, что позволил мне остаться. Скажем так, на прежних условиях, - он все еще был бледен и худ. И сила его, пусть ощущалась Аглаей, но как-то… слабо? Будто пылью припорошенная. – Благо, Лилечка чувствует себя много лучше.
- А вы?
- Я… жив. Наверное, это хорошо.
- Наверное? – Аглая перехватила корзинку с котятами, подумав, что эта корзинка по сути – единственное, что у неё осталось. И еще кошка, которая в корзинку не спешила запрыгивать, но просто держалась рядом, приглядывая и за корзинкой, и за самой Аглаей.
- Пока еще не понял. Позволите?
Он протянул руку, и Аглая как-то совершенно спокойно отдала ему эту вот корзинку, которая и вправду была тяжеловата.
- Сколько себя помню, всегда был при силе. А теперь… знаю, что люди и так живут, что некоторые про силу и не знают. А я вот… пытаюсь привыкнуть.
- Она осталась.
- Осталась, - согласился Дурбин. – Но меня больше не слушает. Надеюсь, это временно, в противном случае… все сложно.
И у него, стало быть.
- А… - мысль, пришедшая в голову Аглае, удивила и своею правильностью, и логичностью. – Вы случайно не знаете, где именно остановилась Анастасия?
- Знаю, - Дурбин улыбнулся.
И помолодел.
И… и он старше Мишаньки. Определенно. А еще совсем не так красив. И не князь, даже не станет князем, наверное. Впрочем, какое это имеет значение?
- Вы не могли бы…
- С удовольствием, - Дурбин поклонился и подал руку. Аглая же приняла прежде, чем подумала, что этот жест, если не недозволителен, то всяко неприличен.
Но приняла. И… и совесть промолчала.
Странная она, эта совесть.
Стася услышала смешок.
И обернулась.
Никого.
Точнее сидит в углу Антошка, что-то тихо выговаривает мосластому подростку-кошаку, который Антошку слушает превнимательно, будто и вправду что-то понимает. Прочий выводок умудрился разбрестись по покоям. Кажется, кто-то копошился под кроватью, кто-то забрался на лавку, устроившись меж выделанных шкур. Кто-то меланхолично пробовал на прочность стены.
И надо будет уезжать, потому как одно дело, когда коты собственный Стасин дом портят – а она-таки решила все же считать старую усадьбу собственным домом – и совсем другое, когда чужой.
…смешок.
И Бес, тихо дремавший на подоконнике, благо, тутошний отличался приличными размерами, способными не только кошачий вес выдержать, дернул ухом.
Чудится.
Точно чудится.
- А девушки где? – спросила она Антошку, потому как молчание становилось невыносимым. Вот ведь… еще недавно Стася готова была на все, чтобы остаться одной. И осталась. А теперь вот это одиночество невыносимо.
И холодно.
Лето на дворе. А ей холодно.
…тень мелькнула в ногах.
- Так… за сундуками пошли, - Антошка распрямился и миски собирать принялся. – И до лавки. А то ж стыдно сказать, ведьма, а нарядов нету…
Произнес он это с немалым упреком.
- …как завтра людям показаться?
- Как-нибудь, - проворчала Стася, присев на край кровати. И Бес, верно, чувствуя неспокойность её, оставил подоконник, забрался рядом, потерся, урча громко, с переливами.
- Неможно «как-нибудь». Что люди подумают?
- А какая разница, что они подумают? – возразила Стася из чистого упрямства. Ей хотелось скинуть все эти тряпки, которые вновь стали тяжелы, почти неподъемны, натянуть свои джинсы да блузку и…
Антошка нахмурился паче прежнего.
- Отдохнуть вам надобно, - сказал он. – И поесть.
- Я ела.
- Разве ж это еда? Там, перекус малый. Ести надобно нормально, а то ж ить, не пойми, в чем душа держится…
И ушел.
За едой.
- Странно это все, не думаешь? – спросила Стася Беса, который, если и думал, то мысли свои по кошачьему обыкновению предпочитал при себе оставить. – И место это… вот не нравится оно мне и все тут.
Пуховые одеяла заворочались, выпуская мелкого суетливого звереныша, который едва с кровати не грохнулся, но удержался, уцепился когтями.
И завопил тонко-тонко.
На вопль его ответили воплем же, громогласным, бьющим по нервам. И показалось, что где-то там, может, за стеной, может, над головой, заплакал ребенок.
- Тише, - попросила Стася, не особо надеясь, что будет услышана. – А то ведь выгонят.
Бес молча выгнул спину и когти выпустил.
Да уж… попробуй такого выгони.
А плач… плач стих. И кошачий, и тот, другой, который Стася то ли слышала, то ли нет.
…сундуки принесли вместе с пирогами. То есть сперва вошел Антошка, на вытянутых руках неся тяжеленный поднос, уставленный мисками и мисочками, лаковыми да расписными, вырезанными в виде уточек, лебедей и одного нескладного медведя, случайно, верно, оказавшегося в утином царстве. А уж за Антошкой и сундуки внесли.
- Батюшка послал, - хором сказали Маланья с Баською, ревниво друг на дружку глянувши. И хором же добавили. – А то ж неможно-то в одном платье людям казаться…
- Не поймут, - сказала Стася, которую вдруг от запаха еды замутило.
И муть эта подкатила к горлу комом, встала, не позволяя ни сглотнуть, ни продохнуть.
